Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

— Недьо! — крикнул со двора Лесовик. — Иди-ка ты к нам, среди народа легче. Ты свое дело сделал!

Все разразились смехом, слезы высохли, даже Дышло засмеялся. Только лицо Американца, как всегда, было непроницаемо, хотя душа его тоже смеялась во всю мочь.

— И все же не к добру эта сова, — сказал Дачо.

— Да замолчи ты, братеник. Заткнись, наконец, со своей совой, — бросил Спас. — Вроде человек прогрессивный, а веришь разным снам.

— Не верю, братан. Только каждый сон имеет свое предназначение.

— Имеет, — согласился Спас. — Каждый сон что-то означает, но это целая наука, а не суеверие. Я по этому вопросу читал. Все, что ты видел днем, внутри тебя перемалывается и во сне снова приобретает видимость.

— Да я давно уже не видел и не слышал никакой совы, — возразил Дачо.

— Просто ты до сих пор ее не замечал, — ответил Спас усмехаясь и указал глазами на жену Дачо.

Все рассмеялись, только Дачо и его жена не поняли причины общего веселья, но на всякий случай обиделись и примолкли.

В это время прибежал запыхавшийся Бе-же-де, вытирая затылок большим клетчатым платком. Он сел на оглоблю и заговорил, хватая ртом воздух:

— Проснулся я… посередь ночи… смотрю, а село все в огнях. Ну, думаю, мобилизацию объявили… или атомная война началась… Всю дорогу до вас бежал… А тут — вон какое дело!…

— Ты, Бе-же-де, когда-нибудь от любопытства разрыв сердца получишь, — подал с брички голос дед Стефан. — А если поезд сейчас придет, кто ему даст отправление?

— Никакой поезд не придет… Первый должен проследовать по первому пути только в ноль пять, — сказал Бе-же-де.

— А по второму? — ехидно спросил Спас.

— А по второму, когда его проложат, мы тебя отправим, вперед ногами, — огрызнулся Бе-же-де, — вместе с твоим проклятым казанлыкским ослом!

— Люди рожают, а он смерть предрекает. Еще одна сова объявилась!

Снова все засмеялись.

— Да перестаньте вы гоготать, бесстыжие! — зычным голосом крикнула с порога бабка Анна Гунчовская.

Из дома доносились короткие, частые крики роженицы. Недьо бросился на крик, но бабка Анна Гунчовская вернула его обратно. Председатель хотел взглянуть на часы — часов не оказалось. Зато в кармане всей тяжестью тянул револьвер. «Ох, и чего я притащил сюда эту железяку? А часы впопыхах забыл, — сокрушенно подумал он. — Родит, а мы и знать не будем, в котором часу». Крики повторились и стихли. Люди во дворе прислушались. Но тут вдруг загремела жестяная крыша, засвистела-загудела дымовая труба. Налетел откуда ни возьмись южняк, закачал черные ветки деревьев, со стуком распахнул ворота и калитки. Со двора было слышно, как завывает он на перевале. Если бы лежал снег, он бы в два счета с ним разделался. Каждый подумал, что следом за южняком завтра может нагрянуть северняк и накрыть село новым снежным башлыком. Только Недьо не думал ни о южном, ни о северном ветре. Он присел на перевернутую корзину из-под половы и вздохнул:

— Как бы не померла, родимая!

— Не помрет, — уверенно сказал Спас. — Уж ты мне поверь. Родит, не помрет.

— Не помрет, — подхватил Лесовик.

— Не помрет, — решительно заявил Председатель, и тогда все, бывшие во дворе, подтвердили:

— Не по-мрет!..

Недьо вздрогнул, услыхав так много голосов, огляделся и увидел множество лиц.

— Боже-господи! — сказал он.

Генерал, который молча стоял, облокотись на тележную грядку, расстегнул шинель. Ему стало жарко. Он знал, что непременно опишет эту ветреную томительную ночь, и ему даже показалось, что он уже начал писать, — ему порой трудно было провести грань между реальностью и тем, что уже перешло на страницы. «Да, — записал Генерал мысленно, — люди способны все выдержать. Жизнь течет независимо ни от каких неурядиц и превратностей. Она сильнее всех бед и устремлена вперед — ввысь и вширь… Что-то схематично получается, — отметил он про себя, — как в какой-то статье. Но ведь и в статьях тоже отражается наша жизнь…» И он не стал приходить в расстройство, а продолжал мысленно писать.

— Ну ладно, — сказал Дачо, прервав общее молчание. — А как мы ребенка назовем?

— Если родится девочка, назовем ее так же, как зовут наше село, — предложил Гунчев, и его красивые женские глаза просветлели. — Очень даже будет неплохо.

— Мальчик родится, — уверенно сказал Йордан Брадобрей.

— Откуда ты знаешь? — спросил Лесовик.

— Знаю. У Недьо только парни родятся…

— А у Зорьки только девки, — перебил его Бе-же-де. — Девка будет.

Заспорили — парень или девка. В это время пришел Улах со своим завернутым в мешковину кларнетом. Он шмыгнул в ворота и пробрался в темный угол двора — подальше от Лесовика.

— Да парень будет! — уверенно крикнул дед Стефан с брички… — Давайте думать, как его назовем.

Председатель опять было сунул руку за часами, но, задержав ее на полпути, почесал в затылке.

— У меня есть идея, — сказал он. — Если будет мальчик, назовем его Димитром — в честь самого старого в селе человека, который недавно умер, — Димитра Столетника. Пусть носит его имя и живет до ста лет.

Крестьяне молчали. Думали, обдумывали и решили, что вовсе это не плохо: назвать новорожденного, если это будет девочка, в честь села, а если мальчик — в честь деда Димитра Столетника. К тому же дети Недьо и Зорьки уже разобрали имена всех бабушек и дедушек, и семейная традиция была соблюдена. Да и, признаться, брак этот был особым, и каждый чувствовал, что он лично к нему причастен.

— Я считаю, что каждый из нас к этому делу причастен, — сказал Лесовик, — оно наше общее, кровное, коллективное, если хотите, государственное даже. Нам, значит, и решать. Предлагаю даже провести открытое голосование… Кто согласен?

— Согласны! — закричали все собравшиеся во дворе и подняли руки.

— Эй, подождите! — перекричал всех Спас. — Послушайте меня, я ведь был на свадьбе у Недьо посаженым отцом. Демократия у нас или нет? Мы же не спросили ни отца, ни мать. Вон там Недьо сидит на корзине, а мы без него голосуем…

— Давайте снова, — сказал Недьо и встал, шатаясь, с перевернутой корзины.

Лесовик торжественно повторил.

— Хорошо. Кто за то, чтобы дать новорожденной девочке имя села, а новорожденному мальчику имя Димитра Столетника, прошу поднять руки. — И сам поднял первым.

Все проголосовали «за», включая Недьо. Не было ни тех, кто «против», ни «воздержавшихся». Никто не обратил внимания, что, голосуя, все встали, даже Улах выступил из своего укромного места. «Да, — мысленно записал Генерал, — мы все проголосовали единогласно и были сплоченными, как полк перед решающим сражением».

«Да, — сказал про себя Босьо, — каждый человек рождается один раз и один раз в жизни встречает свою птичку, только она может спеть ему песню, которая создана для него одного».