Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

Напоследок, перед сном, мы шепотом поговорили об обвинении, предъявленном Джеймсу, хотя его пугало мое намерение пойти на хитрость, чтобы не только помочь ему избежать наказания, но и сбить спесь с Колина. Наутро после ареста Джеймс заявил судье-магистрату о своей невиновности и таким образом выиграл время: слушание дела отложили. У него был хороший адвокат — один из пациентов, живших в фешенебельном районе близ Холланд-Парка; и сам будучи голубым, он умел воевать в суде и знал, чем чреваты поражения в подобных войнах. Мы понятия не имели, стоит ли рассчитывать на то, что суд примет произведения искусства в качестве доказательства, и вдобавок сомневались, что фотографии Стейнза признают произведениями искусства. Да и вся эта затея представлялась сомнительной. Я уснул, и мне приснилось, будто у Стейнза конфисковали все снимки, а его посадили в тюрьму. Перед рассветом я проснулся от жажды и головной боли, пребывая в полной растерянности. Я решил, что в случае необходимости, если это понадобится для спасения Джеймса, дам на суде показания относительно того, чем мы с Колином занимались, и таким образом, возможно, хоть что-то — пусть даже опосредованно, символически — сделаю для Чарльза, да и для других жертв лорда Б. Мною овладело самое гнетущее чувство — чувство, что впереди меня ждет некое серьезное испытание.

Джеймс рано ушел на работу, и когда я пешком добирался домой, улицы только начинали просыпаться. Дома я места себе не находил от тоски. Я вел бесконечный воображаемый разговор с Филом, то приходя в ярость, то укоряя его, а то и возмущенно восклицая вслух: «Что значит — ты сделал это из жалости?», «Как ты мог подумать, что я ничего не узнаю!», «Я никогда в жизни не слышал подобного вздора…» — и так далее. Но когда зазвонил телефон, я перепугался и решил не подходить, чтобы не ввязываться в мучительно долгие бесплодные споры. Я сел на кровать и стал смотреть на телефон, собираясь с духом; но когда я все-таки взял трубку, оказалось, что звонит парень, с которым мы вместе учились в Винчестере — один из тех юнцов, что служили в Сити, — звонит, чтобы сообщить мне о заупокойной службе по не самому любимому преподавателю.

Ехать в «Корри» тоже было страшновато, но под вечер мне опротивела тягостная бездеятельность, и я решил рискнуть. В конце концов, это Фил с Биллом поступили нехорошо, и я больше не желал робеть перед ними. Весь день я был подвержен резким переменам настроения, чему немало способствовало и то, что, сидя в ванне, я увидел темный волос (слишком темный, чтобы оказаться моим), прилипший к мылу и перекрутившийся в длинную волнистую линию наподобие той, которую описал в воздухе своей палкой капрал Трим [224] Персонаж романа Лоренса Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». . Смахнуть волос не удалось, и, как ни мутило меня от отвращения и острой жалости к себе, пришлось выковыривать его из мыла ногтем. Казалось, это напоминание о Филе, более интимное, чем все остальные, столь же беспечно оставленные в квартире, — его тренировочные штаны, одноразовые безопасные бритвы, клочки бумаги, — означает, что еще ничего не кончено. Разумеется, многое напоминало о Филе и в «Корри» — но парня нигде не было видно, и Найджел, который наверняка заметил бы его, стал уверять меня, что в бассейне он не появлялся. Я заглянул на минутку в тренажерный зал, но не увидел и озабоченного лица Билла.

Зато, уже собравшись уходить, я случайно встретил Чарльза. Он сидел в наводящем уныние кафетерии и поглядывал на спортплощадку, расположенную внизу, за окнами с зеркальными стеклами. Ему было трудно пить горячий кофе из тонкого пластмассового стаканчика. Я устало опустился на стул напротив.

— Тот молодой человек внизу просто очарователен, настоящий атлет, — сказал он.

Я посмотрел туда, куда был устремлен его взгляд, и увидел парня с обнаженным торсом, приплясывающего возле боксерской груши.

— Да, это Морис. Красавчик, да? Правда, он не «музыкальный».

— Безусловно, безусловно. Надо бы подыскать ему работу.

— По-моему, он уже сам ее нашел, без вашей помощи, — сказал я, подавив смешок.

Чарльз пристально посмотрел на меня, и я потупился, а потом вновь перевел взгляд за окно, на Мориса, который выделывал антраша, отрабатывая удары по корпусу и пребывая в счастливом неведении относительно своих зрителей и их растерянности.

— Кажется, я всё испортил, — сказал Чарльз.

Я покачал головой:

— Это вы-то всё испортили! Милый Чарльз! Я всё время об этом думаю, но до сих пор не знаю, что сказать. Но вы ничего не испортили. Разве что теперь я, конечно, не смогу написать эту книгу.

— А могли бы.

— Не смогу.

Он снова принялся наблюдать за Морисом.

— Вы не представляете, какую необычайно твердую и… мой дорогой… совсем не злорадную уверенность в том, что есть на свете справедливость, я почувствовал, когда узнал, кто вы такой. А идея была просто блестящая — возможно, чересчур блестящая, чтобы за ее осуществление взялись добропорядочные люди. Отличные удары! Чудный мальчик! Но, быть может, когда ваш дед… умрет… и умру я… вы вернетесь к этому замыслу.

— Всё, что я мог бы написать сейчас, — сказал я, — это книгу о том, почему я не смог написать эту книгу. — Я пожал плечами. — Думаю, немало книг подобного рода так и остались не написанными, и потому она была бы не лишена занимательности.

Чарльз не слушал меня.

— Грешно было столь многое недоговаривать — хотя я всё время считал, что вы непременно узнаете обо всем от других людей. Я был уверен, что проболтается, например, наш друг Билл.

— Билл — довольно осторожный, скрытный субъект, — сказал я, вдруг ясно поняв, что отношусь к нему с презрением и в то же время милостиво.

— Все равно мы останемся самыми сердечными друзьями, правда? Я хочу сказать, что дело того стоило, даже если, знаете ли…

— Конечно, стоило. — В тот день мне не хотелось всё это обсуждать. — Что привело вас в клуб?

— О… было собрание. К сожалению, очень скучное. А вы, вероятно, плавали. Эх, как я вам завидую! — воскликнул он неестественно восторженным тоном. — Нет ничего лучше, не правда ли? Поистине родная стихия. Я ужасно скучал по бассейну, когда сидел… ну, вы знаете.

— Да.

— Признаться, кофе просто отвратителен. Надо заставить их что-то с этим сделать. Морис, говорите? Разумеется, я и раньше его видел. А теперь поплетусь-ка я, пожалуй, домой. Не могли бы вы, мой дорогой…

Я позволил ему взять себя под руку, и мы медленно направились в вестибюль. Я знал, что, хотя Чарльз ходит на собрания и может добиться, чтобы в кафетерии подавали кофе другого сорта, появление на людях вместе с каким-нибудь юношей для него гораздо важнее — как свидетельство того, что он не отстал от века и кому-то нужен. Как обычно, он сбил меня с толку, и мне показалось, что наша встреча прошла совсем не так, как я ожидал. Она была очень короткой и бесполезной.