Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

— Возможно, вы не поверите тому, что я сейчас скажу, — начал он. — Однако старик Ронни Стейнз нашел кое-что страшно интересное. Нет, не то, что вы думаете — на самом деле, говорят, как раз наоборот. Я собираюсь пойти посмотреть завтра после обеда. По правде сказать, Ронни спрашивал, придете ли вы. А я считаю… не смею объяснять, почему… что вам следует привести своего друга, о котором вы мне рассказывали, того почитателя «Надменного ниггера», знаете ли.

— Это приглашение я вообще-то мог бы отклонить — но Ронни обещал мне кое-какие снимки, и в скором времени я должен за ними зайти. Наверно, можно всё это совместить. — Это было типично для нашей с Чарльзом дружбы: я ничего не рассказывал ему об очень важных для меня вещах, а он обнажал свою душу — систематически, в течение десятилетий. — Я как раз собирался вам сказать: у моего друга Джеймса, почитателя Фербанка, возникли небольшие трения с законом. Его арестовал полицейский, который, оказывается, был одной из порномоделей Рональда. Не знаю, я подумал, что, если прибрать к рукам эти снимки, они могут пригодиться.

Осмыслив эту информацию, Чарльз прищурился и кивнул с видом человека, которого давно не удивляет людское двуличие; но не сказал ни слова.

— Поэтому я непременно приду. Но, честно говоря, Чарльз, я больше не желаю смотреть всякую чушь про коридорных, всегда готовых подставить попку. За последнее время мне всё это вот так осточертело. Если не вот так.

— Уверяю вас, мой дорогой, ничего подобного не будет, — сказал он с подкупающей искренностью в голосе.

Джеймс уже проявлял интерес к Стейнзу, а также нездоровый, мстительный интерес к фотографиям Колина. Он нравился мне в таком расположении духа — когда переставал походить на безответного страдальца, и мы могли вместе, напившись, перемывать людям косточки. Я знал, что он охотно пойдет в гости к фотографу.

Вестей от Фила в тот вечер не было. Я совсем отупел от нервного напряжения, но, выпив бутылку вина, ухитрился уснуть. Однако и в обрывочных, тревожных снах мне не было покоя. В одном, почти не сохранившемся в памяти, я встретил Таху, который оказался очень старым, но красивым мужчиной, и принялся расспрашивать его о Чарльзе и их совместной жизни. А в другом, более ярком, Фил с Биллом уезжали отдыхать. Они нагружали багажник на крыше моего старенького «Фиата» кольями для палатки, ведрами, лопатами — и в нерешительности стояли возле кучи других вещей, вынесенных ими из моей квартиры. Я хотел помочь, но всё время только мешал. «Осторожнее, смотрите, куда кладете, — сказал я. — Не забывайте про белое пятно». Фил был уже в крошечных плавках, и Билл развязно шлепнул его по заду, оставив большой жирный отпечаток ладони. В верхней части ветрового стекла была наклейка: «ФИЛ и БИЛЛ». Странно, подумал я, очнувшись, что нигде не встречаются машины с надписями «ГЭРИ и КРИС» или «ЛАНС и ДЕРЕК». Наверно, их разбили бы вдребезги.

Джеймс приехал ко мне обедать, и по такому случаю я с особым старанием приготовил фаршированные кабачки и оригинальный горький салат. Я испытывал почти материнское желание создать домашний уют, изредка возникавшее у меня от переутомления. В такие минуты даже в жалкой возне с листьями цикория и кресс-салата я мог найти некое подобие творческого наслаждения. Джеймс, конечно, несколько часов кряду был поглощен работой, и я подумал, что труд может оказаться великолепным наркотиком; к тому же позволяющим честно зарабатывать на жизнь.

— Как дела? — спросил он.

— Я чувствую себя совершенно беспомощным. Казалось бы, хорошо, что обошлось без скандала и омерзительных сцен, но неплохо бы наладить хоть какой-то контакт. Всё это ужасно глупо. Я понятия не имею, что происходит. Почему этот маленький разъебай не звонит? Порой я ненадолго прихожу в бешенство, а потом… в общем, я его очень люблю. Я хочу, чтобы мы опять были вместе. А иногда я чувствую себя кем-то вроде второго, грустного клоуна, которого всё время дурачат. По правде говоря, я не представляю, как кто-нибудь из нас может сделать первый шаг, не уронив своего достоинства.

— Ты мог бы просто зайти в гостиницу.

— Зачем? Чтобы еще раз увидеть, как они увлеченно занимаются суходрочкой? Я не любитель подобных зрелищ.

— Я думал, ты считаешь, что это вряд ли когда-нибудь повторится.

Я открыл дверцу духовки и сунул руки в обшитые асбестом кухонные рукавицы, несколько раз похлопав в ладоши, точно душевнобольной, недовольный слишком тесным предметом одежды. По квартире распространился приятный чесночный запах.

— Честно говоря, не верится, что у них может быть серьезный роман, — сказал я, тщательно подбирая слова. — С другой стороны, по-моему, верно говорят, что сердцу — а если точнее, то петушку — не прикажешь. Вполне возможно, — признал я, садясь на корточки, — что восемнадцатилетний красавчик предпочтет неуклюжего пятидесятилетнего старика такому неотразимому парню, как я, к тому же наделенному большим мужским достоинством.

Джеймс смущенно взъерошил волосы у меня на макушке, но я с криком «Прочь с дороги!» — бросился к столу. Рукавицы для духовки оказались отнюдь не таким эффективным средством защиты, как предполагалось.

После обеда мы вскочили в Джеймсов «Мини» и совершили двухминутное путешествие по аллее к дому Стейнза. Именно там находились те улицы, где малыш Руперт видел, как Артур с Гарольдом обтяпывают свои грязные делишки. С каким-то наивным суеверным страхом я посмотрел вокруг — их не было. Мне хотелось спасти Артура. По крайней мере, мне кажется, что я желал ему добра. Как ни странно, я был уверен, что каким-то образом смогу улучшить условия жизни этих мальчишек, если буду оказывать им нечто вроде покровительства — хотя подобные затеи всегда заранее обречены на провал.

Стейнз вел себя примерно, однако меня это не обмануло. Я заметил, что за его учтивостью кроется легкое разочарование: он явно ожидал, что Джеймс окажется красивее. Этот самовлюбленный тип, одетый в элегантный костюм, был немногословен, и — хотя я каждую минуту ждал какого-нибудь подвоха, комического сюрприза фотографа за долю секунды до вспышки, — единственное, что напоминало о его несдержанности, это розовый цвет носков. Чарльз уже приехал, он стоял с послеобеденным бокалом вина в руке, и я познакомил его с Джеймсом, который умерил свой энтузиазм как раз настолько, чтобы скрыть, что он уже многое знает о старике по моим рассказам. Мы медленно, в ногу с Чарльзом, перешли в студию, и я услышал, как он говорит Джеймсу:

— Значит, вы и есть тот самый поклонник Фербанка, да? Я, разумеется, знал его — правда, не очень хорошо, не очень.

Стейнз развернул рулон белой бумаги, висевший на потолке, и усадил нас в ряд перед кинопроектором на высокой подставке. Когда он погасил свет и заговорил, мне живо вспомнились те начальные сцены детективных фильмов, в которых агента инструктируют и показывают ему главных подозреваемых на кинокадрах, снятых, как правило, с заднего сиденья движущейся машины.