Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

Фил наверняка видел фонтаны гораздо чаще, чем я, но он с явным удовольствием стоял и смотрел. Бесстрастная игра струй зачаровывала и успокаивала. Внезапно их высота уменьшилась, и фонтаны выключили — все три, один за другим. Мною овладело тягостное ощущение заурядности и пустоты. Я с сожалением повернулся к Филу и смерил его пристальным взглядом. Когда мы продолжали путь, я размышлял о том, не следует ли, воспользовавшись моментом, обнять Фила одной рукой, а то и поцеловать.

Переходя улицу перед входом в гостиницу, мы оба стали испытывать еще более сильное чувство неловкости, однако власть при этом явно переменилась: мы вступали на Филову территорию.

— Лучше зайти с черного хода, — сказал он. — Когда мы не дежурим, нам нельзя появляться в вестибюле.

— Ясное дело, — сказал я; потом спросил: — А когда вам опять на дежурство?

Если бы до начала дежурства оставались считанные минуты, пришлось бы менять весь план операции.

— Э-э, в полночь, — сказал он. — Поэтому я и пришел сюда. Видите ли, живу я не здесь, но если дежуришь по ночам, тебе предоставляют комнату. А весь этот месяц я работаю ночью.

— Понятно. А вообще-то вы где живете? — Мне страшно хотелось получить подобные сведения и истолковать их по-своему.

— Э-э, в Кентиш-Тауне. Там есть дом для сотрудников — его называют «Посольством». Из-за иностранного персонала, — добавил он, хотя объяснений не требовалось.

Мы пошли вдоль огромного эдуардианского фасада гостиницы, и я с опаской взглянул на его верхние ярусы, пережившие множество катаклизмов: балконы, арки, фронтоны, башенки — отвратительное сочетание оранжевого кирпича и тускло поблескивающего бежевого фаянса. Потом мы свернули за угол, на узкую улочку, пересекающую территорию гостиницы, и я увидел лишенные украшений, гладкие стены здания.

Фил открыл дверь с окошком, и мы вошли в жуткую зону кладовок, громыхающих бойлеров и стоящих штабелями плетеных бельевых корзин. Она напоминала подвальные помещения худших школ, с командами которых мы когда-то соревновались. По дороге то и дело попадались пожарные двери, разделявшие коридор на душные, ярко освещенные участки. Поднявшись этажом выше — на главный этаж гостиницы, — мы прошли несколько метров по узорчатому гостиничному ковру. На стенах висели медные светильники и гравюры с видами Лондона восемнадцатого века. Потом мы вновь оказались в служебной зоне.

Мы вошли в открытую дверь помещения, похожего на комнату отдыха: занавески были задернуты, полукругом стояли некогда модные кресла с деревянными подлокотниками — из тех, чьи продавленные мягкие сиденья проваливаются сквозь нижние полоски резины, — а перед телевизором сидел на корточках человек в темно-синей форме гостиничного служащего. В комнате было не продохнуть от табачного дыма, а на полу стояли большие пепельницы из бара, почти доверху заполненные окурками.

— Привет, Пино! — сказал Фил. Человек обернулся. Это был вялый, по-испански миловидный тип лет тридцати, с темными кудрями.

— А, Фил! Как ты включать этот штуковина? Она не работает.

Он похлопал ладонями по бокам телевизора, словно пытаясь привести в чувство пьяного. Потом обернулся еще раз, увидел меня и встал.

— Пино, это Уилл. Один из моих друзей.

Мы обменялись рукопожатиями.

— Вы дружить с Фил? — спросил он, словно желая удостовериться, что я славный малый. — Фил очень хороший мальчик. Очень-очень хороший. — Он ухмыльнулся, потом затрясся от смеха, несильно ударил Фила в грудь кулаком и тут же отпрянул. — Утром Фил помогать мне с бурбоном.

Он был гораздо старше Фила, но в его присутствии вел себя как ребенок, а Фил, сумевший наконец привести меня к себе на работу, в ответ показывал, как сроднился он с человеком, с которым я даже не был знаком.

— С чем это вы ему помогали? — спросил я.

— С фургоном. Я учу его водить гостиничный фургон. Но ты не очень способный ученик, правда, Пино?

Эти слова Пино счел еще более смешными.

— Очень хороший мальчик, — повторил он.

Трудно было понять, то ли он сам без ума от Фила, то ли попросту рекомендует его мне. Говорил он так, словно пытался продать свою сестренку туристу.

— Хотеть выпить? — спросил он.

Я поспешно взглянул на Фила:

— Э-э… нет, спасибо.

А Фил сказал:

— Да, мы выпьем наверху.

У меня сердце оборвалось при мысли о том, что придется сидеть в каком-нибудь душном гостиничном баре с парнем, в которого я влюблен, и слабоумным посыльным-испанцем. На мгновение мне показалось, что Фил смалодушничал и решил отказаться от свидания со мной, попытавшись навязать испанцу роль дуэньи. Однако Пино принял вдруг важный вид и вновь протянул руку.

— Очень рад познакомиться, Уи-ил, — объявил он. Мы еще раз пожали друг другу руки. — Я собираться смотреть «Раскрой моя обман».

Когда мы уходили, Пино вновь принялся урезонивать телевизор.

— Ах ты, проклятый, проклятый штуковина, — добродушно твердил он.

— Там мы смотрим телевизор, — сказал Фил, когда мы вышли за дверь.

Мы дошли до лестницы и поднялись на самый верх, этажей на восемь. Пока мы поднимались, шагая через две ступеньки, я все время видел перед собой эту чудесную задницу. У меня встал уже на втором этаже. На чердаке, в коридоре с низким потолком, было жарко, и далекий шум уличного движения, доносившийся снизу через открытые настежь мансардные окна, вызывал ностальгию. Фил сунул руку в тесный передний карман своих вельветовых брюк, с трудом достал ключ и открыл дверь маленькой спальни.

— Вот и пришли, — сказал он.

Обстановка комнаты состояла из односпальной кровати, тумбочки с лампой и дешевого низкого туалетного столика с зеркалом, стоя перед которым, можно было увидеть разве что отражение собственной промежности. Имелись также стул и занавешенный стенной шкаф. Я закрыл за собой дверь, и мы поставили наши сумки на пол, рядышком. Неловкость стала ужасающей, и я услышал, как в ушах звенит эхо учащенного пульса. Я знал, что всё зависит от меня.

— Ну что ж… — начал я, но Фил в тот же миг отвернулся к окну. Лицо его окаменело от смущения и страха. Он стоял и смотрел в окно.

Некоторое время мне мешало неотвязное желание отложить всё на другой день.

— И часто вы принимаете здесь гостей? — спросил я, и вопрос прозвучал довольно язвительно.

— Э-э… нет, — ответил Фил, слегка повернув голову, но по-прежнему стыдливо пряча глаза.

Сделав три или четыре шага, я подошел к нему и встал рядом, чуть позади. Свет из нашего окна падал в глубокий внутренний двор-колодец. Эти комнаты были встроены в крутую крышу, и напротив, по ту сторону пустоты, виднелись такие же мансардные окна, неосвещенные, выходившие в мрачную тишину. Яркий свет лондонских сумерек любовно выкрашивал небо над крышами в розовый цвет.