Алесь Адамович - Каратели [litres]

И только глаза, глаза!.. Они остались прежними, и взгляд еще прямее. Как проволока. Неприятные, оголенные.

Я ждал, что она себя еще покажет. Где? Ясно, что ловит момент, последний. А тут приходит, тихо так, скромненько: «Хочу выступить на съезде партии. Учителя просят, воспитатели, вопросы школьного образования…» – «Конечно, конечно, почему же нет. Мы даже просим вас, Надежда Константиновна, даже обязываем вас, товарищ Крупская, вот и Вячеслав Михайлович, и Климент Ефремович, и Лазарь Моисеевич, видите, и они тоже просят. Но у вас вид уставший, нехороший вид у вас. Нам этого Владимир Ильич не простил бы. И мы обязаны послушаться Владимира Ильича, мы приказываем вам отдохнуть. Прежде отдохните в каком-нибудь санатории, наберитесь здоровья, сил, вернетесь с румянцем – время еще есть. В подмосковном санатории, вон в Барвихе. А там, как говорится, с Богом! Мы вас послушаем с удовольствием на нашем съезде».

Что, что она собиралась говорить, сказать? И не о школе, конечно, не то, совсем не то было в этих глазах. Жалко только, что не дожила старуха до съезда. Может быть, консервы. Очень коварный продукт. Тысячи едят, миллионы едят – ничего, благополучно. А одна банка попадется – и трагедия. И торт – очень опасный продукт. Особенно в санаториях, в домах отдыха. (Идиоты! Из четверых, сидевших за столом, только ей попалась порченая еда. Одной. Ну не идиоты ли! Да нет, провокаторы!)

Случайность, человека не стало, и проблемы вроде бы нет. Но глаза не уходят, не ушли, не отступают. И не только из снов они появляются, не только в снах. Зал, площадь, толпы, демонстрации, тысячи вопящих ртов, бьющих в ладони людей, но знаешь и не можешь избавиться от чувства: они там, там, эти глаза, приговорившие, непримирившиеся. Везде они! И если бы хоть ненависть в них – ненависть украшает противника. Брезгливость – вот чем тебя удостаивают. Давняя, неотступная. Этакая спокойная интеллигентная брезгливость. Иногда испуг в старческих глазах, но глубже – все то же. Как у той девки-паршивки тогда вырвалось: «Рыжая вошь! Вошь! Вошь!» Ах ты! Ах вы!.. Думаете, если вас уже нет, так вас не достанут? Страшный суд! Да, страшный – уж будьте уверены. Последний. Из гробов, из могил – всех, всех, когда по новому кругу начнется. Ни одно имя, ни одна душа – никто не укроется от повторного суда.

Уведи, отведи, спрячь глаза! Слышишь!..

Товарищ Сталин знает, чего хочет. А они-то знать этого не должны, даже догадываться. Пусть, пусть думают, как в Завещании: весь наш, из наших книжечек, да вот только характер! Плохой характер. Интеллигентки, они думали, что уронят меня в глазах народа. Груб, ах, ах, матерится! Совсем не знать надо людей, наш народ, чтобы на это рассчитывать.

А когда и они стали понимать что-то, догадываться – поздно! Сеть уже накинута.

И только эти глаза, глаза! Кажется, только она догадывалась с самого начала. Тут они опаснее, бабы. Они народ опасный.

– Всю жизнь пришлось тебе изображать верность тому и любовь к тому, кого ненавидел, с годами все нестерпимее. А они-то славословят, горло надрывают и не понимают, почему отец народов карает их все жестче, за каких идолов, за какую неверность. Но какая же верность, если никогда у них не было единственного, а всегда двое – рядышком. «Сталин – это Ленин сегодня» – дублер, ах, какая честь! Какой же это Вождь, если не единственный? Вот у Гитлера был народ! Умели любить вождя! А эти… Так и не понял твой народец, чего от него требовали, ждали.

А что, объяви в «Правде»: «Великой, Малой, Белой и прочая, и прочая», – наконец уйдешь от вторых ролей, от вечного, хочешь не хочешь, дублерства? Тут уж никто не скажет: у Ленина, у Троцкого, у Бухарина, у того, у сего стащил! На такое решиться может только «товарищ Сталин». А разве не так?.. Можно забыть навсегда об этих Троцких да бухариных. И про самого Ленина. Проснутся, а Мавзолея как и не было. Ты поставил, ты убрал – разве не вправе? Да и не для него, для себя ты его ставил – тебе это нужно было. (Учителю – вечность, ученику – власть.)

Не было, не было их в русской истории. А ты останешься. Царь и народ – вот русская история. Тебе чужие бредни пришлось расхлебывать. Платить за побитые горшки. А зачем это тебе? Царь и народ. Вынести хоругви на Красную площадь… Вот бы глянуть! Ничего, примут. До сих пор всё принимали. Проверено. Ладно, ладно, молчу, не мое дело. Мое – дратва, колодки, гвозди вот так заколачивать. Вот так!

А если про жандармов – ты заметил, что и тут ученики-соратнички копируют вождя-учителя? Вот уж кто точно – дублеры! Не забыл, помнишь, какой мы… ты, ты Ильичу готовил сюрпризик? Пока он твое «перемещение» тайком подготавливал. (Не сумел, не остался на высоте – вождь!) Товарищ Сталин то, товарищ Сталин это, Сталин такой да сякой, а ты: извольте бриться! Не хотите ли познакомиться с письмами Ленина к Ганецкому, который связан был… это известно с кем? Напомним о «немецких деньгах», пломбированном вагоне, о немецком агенте. (И заодно напомнил, кто, грубый и недобрый, гасил скандал с немецкими деньгами там, в семнадцатом.) Не ты, конечно, о нет, не ты опубликовал – редактору «Пролетарской революции» Товстухе пришлось платить за битые горшки. Перед тобой же и оправдываться – «за самодеятельность».

Но все и всё поняли. Какое там перемещение, какое завещание, если товарищ Сталин может позволить себе такое, и с кем – с самим Ильичем!..

А нам с тобой какой сюрпризик готовят? С этими жандармскими бреднями? Узнать бы. Змея есть змея, как любишь говорить ты. Это они хотят посадить тебе под череп «лысого доцента». Чтобы ты сам да на себя…

Позволил, слишком позволил им засидеться в соратниках, рядом с вождем (война всему помешала, хотя и помогла в конечном счете!), – теперь пожинаю плоды. Если кому-то разрешил стать, стоять рядышком, нога к ноге – учти, он тоже начнет различать точку впереди, которую не должен видеть никто, кроме тебя. Твою точку. Цель твою главную. Все шло нормально, пока менял вовремя, не мешкая: Ягоду на Ежова, Ежова на Берию… Ну, и остальных тоже. Не успевали ничего разглядеть в гонке и страхе.

А вот у Лаврентия и у остальных задниц было время оглядеться и сшептаться. Война, война отвлекала, не до них было. Не раз ловил в уклончивых, бегающих, чужих глазах точку, свою.

Ну, ну, Климушка Луганский Слесарь, Михайло Иванович Всесоюзный, Вячеслав Каменная Задница, ну, ну, еще, еще шажочек! Не морщись, не потей: свыкнется – слюбится. А если кому больше нравится во враги народа – пожалуйста, оформим немедленно. А не нравится, так старайтесь. Вон как хорошо и складно у Жданова получается, как по маслу. Не хуже, чем у Лаврушки-мингрела.

Рывками поначалу, дергало то одного, то другого – как мотор, когда кончается бензин. Но с человеком по-другому, не как с мотором: не добавить, а отнять следует. Еще что-нибудь отнять (жену, сына, брата), чтобы ничего уже не оставалось, кроме собственной шкуры. Вот тогда за нее человек держится, как черт за грешную душу.