Алесь Адамович - Каратели [litres]

Достал из сейфа натянутый на деревянную колодку полуготовый ботинок, тускло поблескивающий новой кожей, осмотрел, затем вытащил и второй, уже сделанный, любовно огладил, помял, попружинил. Хорошая подметка, теперь такая большая редкость! Ни кожи людской, приличной, ни тем более подметок – куда, «товарищ Сталин», все подевалось?.. Ладно, за работу! Зажал колодку-ботинок меж колен, взял непослушными пальцами из губ деревянный гвоздик (тут еще эти усы дурацкие мешают!), ткнул гвоздиком в воск, нет, не то. За царской этой дурью рука забывает свое дело, настоящее. Взял прямое шило и, тронув острием воск, вдавил в сухо хрустнувшую подметку, почувствовал, как сталь прошла кожу, погрузилась в мякоть ясеневой колодки. Вот так! Снова ткнул гвоздиком в воск, воткнул в дырочку – молоток прямо-таки впаял его в сухую кожу… Вот так, «товарищ Сталин», а вы говорите, проблема языкознания! Все получается само, в отработанной последовательности: губы, пальцы, локоть, плечо, колени – все друг друга слышат, подхватывают, подают, посылают. Нет, ничто так не пахнет, как своя работа. Подметка – будто подгоревшая корочка пирога с острым, смачным хрустом-похрустыванием поддается острой стали, снова – гвоздик, губы, воск, тяжесть молотка в руке. И такой близкий-близкий запах детства. «Лучше бы ты остался священником, лучше бы ты…» И никто, ни один человек в мире не знал бы, что есть, что мог в мире объявиться «товарищ Сталин». И сам ты не знал бы. Ничего не делая, пальцем не пошевелив, сколько изменил бы в целом мире ты, именно ты. Тем, что не объявился бы. Вот это был бы товарищ Сталин, настоящий! Нищий принц, пренебрегающий дворцами. А вы так могли бы?.. Ворвутся, войдут – и никакого Сталина! Сапожник Джугашвили делает обувь кухарке Матрене Петровне, у нее распухают ноги. Это известно, что человеку никогда не снится работа. Чем угодно занимается во сне, но только не работой. Потому что все сны приходят к нам из младенчества, а там мы не работали. Значит, не сон, это уж точно, что не сон. Как смеялась, бывало, Надя, когда заставала «Кобу-лентяя» за такой домашней работой – в халате, в очках. Случалось это редко, но какие это были счастливые минуты, других таких не было, не припоминаются, все, все отнял вождь!..

– Слушай, откуда ты появился? Почему я должен знать, что ты есть? По какому праву сел человеку на голову и командуешь? Ты никому не веришь, а мне какое дело? Ты никого не любишь, а мне что до этого? Ну и сидел бы где-нибудь в своей деревне или даже городе, не любил бы, не верил тихонько, в тряпочку, – так нет же, целому свету до этого должно быть дело! Почему всем должно быть плохо только оттого, что ты на свет появился? И почему всех ты стараешься на свой копыл натянуть? Нашелся мне сапожник для целого света! Я вот делаю ботинок, так от этого польза хоть одному человеку – Матрене Петровне. Взять бы да этим копылом по твоей гениальной башке! Ну, гад, ну, гений – придумал как никто! За любой провал, за любую дурость вождя отвечают другие. На все заготовлен вредитель. Вместо хорошей кожи, подметок, на каждый гвоздик – по вредителю. И всем понятно, почему ничего нет, все исчезло в этой стране. Вредители, и никаких гвоздей!.. Прости, разворчался старый дурак, это со мной случается, ты же знаешь, я не ты: надо бы сделать, а я раньше говорить начну, говорю, говорю, да и забуду, что собирался сделать…

Перекинул ботинок с руки на руку, как спелый гранат, сунул в него пальцы и выковырял из носка, вытащил плотный бумажный ком – это чтобы, усыхая, кожа не теряла объема, формы. Бумага исписанная – чей это почерк? Жалоба чья-либо. Подлая страна, только и умеют, что жаловаться. Ты прав: из грязи слепил Бог народец этот. Ну да это твоя забота, «товарищ Сталин». Я-то при чем? Пишут тебе… «Работа Сталина отличалась точностью, но была отрывочна». Это кто же смеет нас оценивать? Не горячись, разгладим листочки. Замазюкались. «После избрания Сталина в Центральный Комитет партии в г. Праге Сталин по возвращении в Петербург стал в явную оппозицию Правительству и совершенно прекратил связь…» Вот тебе, бабушка, и Юрьев… Прости, «с охранкой» – тут так и написано. Что, еще одна залетная птичка из страны, откуда никто не возвращается?

Кто пишет, когда, кому: 12 июля 1913 года, начальнику Енисейского охранного отделения А. Ф. Железнякову. И даже номер исходящий! 2898. Все, чтобы поверили. А пишет, а пишет «совершенно секретно», с уверениями в совершенном почтении… так… некто Еремин.

Значит, мы и тут нагрубили. Недовольны нами. Тобой. Стал в явную оппозицию. В 1906 году, когда арестовали в Тифлисе, был по всем статьям хорош, и когда переехал в Петербург – тоже не на плохом счету. А как пошел вверх после Праги, стал огорчать – Еремина, его полицейскую братию. Интересно, в Туруханском крае, куда эта бумаженция пришла следом за тобой, пытались к тебе подъехать снова? На кривой козе. Кто такой этот Кыбиров? Ссыльные попрекали тебя знакомством с этим приставом. А, охотились вместе, давал тебе ружье – пострелять… Неосторожно, Коба, да из этого «лысый доцент» такое дело сшил бы. Может, уже шьет, не замечал?.. Ну, ну, не гневайся, мне что, меня это не касается. У Джуги своих дел невпроворот. Постучитесь к «товарищу Сталину», может, он объяснит, что и к чему. А я никому не должен, и мне никто. Простой сапожник, ем с шила, пью… как все сапожники. Срочная работа у меня, не до революций мне ваших, партийных свар, экспроприации – это по его части, к нему. Хорошо стране с таким вождем, хорошо… Ну как, все еще не догадываешься, вождь, что и к чему? Кто и зачем тебе подметывает подлые документики? Докопаемся. Не спрячется и этот.

– Помнишь историю с заблудившимся эшелоном? Тоже с намеком пришел в Москву. С Украины. Не сам пришел – пригнали. А кто послал подарочек товарищу Сталину – двадцать вагонов высушенных голодом трупов, так и не докопались.

– Не уйдет, подлец!

– А с этими бумажками проще простого. Хочешь – скажу. Да ты и сам знаешь: Лаврентия работенка! Мингрелу это надо, хочет, о, как ждет услышать наконец от тебя: «Где оригинал? Ищи оригинал!» Вот тут бы ты и попался, товарищ генсек. В одну компанию с Лаврентием. Он-то помнит, как спас его Коба, когда Феликса вывели на его, Лаврентия, «хвост»: провокатор! Помнит, мерзавец! Оправдывался передо мной: не украл лошадь, а это она его унесла. А ведь где-то бродит оригинальчик. Может, у нас, а может, по Европе, и мингрел своего не упустит. Но я молчу, молчок – в чужие дела носа не сую. Если оригинал у него в руках, ждет своего часа, чтобы предъявить. Может, даже после твоей… прости, кончины. Неизвестно, как там все повернется для него. Бумаженцию эту положит к ногам победителя – как бы твою голову. А липовые бумажонки посылает, чтобы усыпить тебя: мол, главную не нашли и не найдут. У него, не у него, но где-то лежит-вылеживается, гадина. Бей хоть по тысячам, хоть по миллионам, а она лежит да лежит. Старичок-большевичок семенит себе по тротуару у стеночки, а в праздники бант на нем самый большой да красный, личиком свят и чист, но у него-то и спрятана. Думаешь, ты их всех подгреб, выловил, «верных ленинцев»? Легко было одним неводом отбуксировать тех, что в домах, поселках заслуженных революционеров да каторжан жили, были собраны. Как бы специально для такого дела. А другие? Доживают век где-нибудь в коммуналке, держась за Завещание, как за Святцы. А где-либо подальше и эти бумажки! Ну, а теперь…