Акиф Гасанов - Реквием

В последние годы, когда социалистическая система трещала по швам, была команда переводить идейно-политическую основу работы на материальную. Пол категорически отказывался брать деньги, мотивируя отказ тем, что не может разорять страну коммунистов и соглашался лишь на компенсацию транспортных расходов.

На эту встречу он пришел крайне расстроенным. Откровенно говоря, и у меня на душе особого праздника не было, я предчувствовал, что разговор будет тяжелый. Накануне Горбачев с Шеварднадзе удачно провели бизнес проект по продаже ГДР за 3 миллиарда долларов, при этом, судя по всему, сами неплохо нагрев руки. Во всяком случае, Коль вышел с переговоров ошалело радостным, даже в самых радужных мечтах не полагавший, что так дешево купит их.

«Что вы сделали с нами? Вы понимаете, куда вы идете? Вся наша борьба с этой бесчеловечной системой оказалась пустой суетой» — с ходу начал он.

У меня аргументов не было, напротив меня сидел человек, который в одночасье оказался сломлен, потеряв идейные ориентиры. Все мои слова о социализме с человеческим лицом, о новых ориентирах были настолько неубедительны, что произносил я их механически, поскольку надо было что-то отвечать.

«Хочешь я предскажу ваше будущее? Вы сейчас живете небогато, но большой разницы между бытом людей нет, вы можете жаловаться и на ваши жалобы реагируют. Вас бесплатно лечат, вас бесплатно учат, у вас нет проблемы безработицы, вашим детям доступны детские сады и школы. У вас платные отпуска, вам дают путевки для лечения. У вас очень много недостатков, но ваш народ худо-бедно обеспечен.

У вас завтра вместо коммунистических лозунгов будет висеть реклама Кока-колы. Но вы лишитесь всего — горбачевы ограбят вас, появятся очень и очень богатые, алчные, бессердечные люди, которые закроют все эти ясли и школы, сделают учебу платной, потому что в знаниях — большие деньги. Они закроют больницы и сделают медицину платной, потому что здоровье дорого стоит. Они закроют или присвоят заводы, и вы будете вспоминать время, когда вас силком устраивали на работу. Будет очень узкий круг богатых людей и практически весь народ будет жить очень бедно. Вам же близки иранцы и турки? В одном Стамбуле около 300 тысяч проституток, там мужья выводят жен на панель и посылают старших дочерей туда же. Потому что надо кормить младших… Вы ведь гордый народ? Эта гордость растает, потому что бедному гордость не полагается. И самое главное — вас перестанут считать за людей, жаловаться будет некому, потому что даже суды будут куплены».

Все это он выговаривал медленно, без злости, но с расстановкой и горечью, как подготовленный заранее монолог, ставящий точку дальнейшему сотрудничеству. Передо мной был человек, раздавленный, потерянный, не видящий вообще перспективы в жизни…

Прощаясь, он спросил: «Что будет со мной, друг?»

Не знаю, даже сейчас не знаю, может какая-то мразь в Москве уже продала архивы с массивами информации…

Все последние месяцы проходили в ожидании неизбежного коллапса. С середины января стало твориться невообразимое, по улицам в разных направлениях проходили, пробегали кричащие толпы людей, в основном беженцев, одетых кое-как, кто по-летнему в пиджаках, кто в ботинках на босу ногу. В Арменикенде наткнулись на беженца, у которого умерла дочь и он, убитый горем, с безумными глазами метался третий день, не имея возможности похоронить ее.

В связи с обстановкой прибыли московские «миротворцы» во главе с Примаковым, который непрерывно проводил совещания, раздавая обещания то руководству республики, то лидерам Народного Фронта. Началась эвакуация армян и военнослужащих, часть русских сотрудников покинула пределы республики.

Москва не предпринимала никаких мер по умиротворению, более того, создавалось впечатление, что это ее вполне устраивает. Местные партийные бонзы были в полной прострации и только члены Народного Фронта участвовали в защите армянского населения, размещая их в кинотеатрах, клубах, административных зданиях.

На площади проходил непрерывный митинг, толпа была возбуждена до предела, трибуну захватили радикалы движения, оттеснив интеллигенцию. Рабочий «трибун» Неймат Панахов практически побратался с микрофоном, призывая митингующих проявить свою решимость активными приседаниями и вставанием. Стоя в самом крайнем ряду, мы наблюдали и только иногда кто-то из Пятого отдела возбуждался: «А, тот в кожаной кепке мой полосатый, ни хрена не может пробиться к трибуне!»

Подошел Риад Ахмедов: «Пошли на хер отсюда, здесь ловить нечего, ребята собираются в кафе «Седарак», надо перекусить».

Молча сидели, пили без тостов, только Риад иногда взрывался: «Вот суки, пи…арасы, ведь сами нагнетают, сами провоцируют. Столетия прошли, а политика одна — разделяй и властвуй». Настроение было отвратительным, все были шокированы ясным осознанием предательства и вероломства Центра.

«И кто будет стрелять в народ?» — вдруг спросил Риад.

«Охренел что ли, пусть попробуют»…

Но понимали, что добром это не кончится. Предыдущим днем вопреки мирным посылам Примакова, прибыла «Альфа» и расположилась в малом актовом зале прямо на стульях…

Придя домой, молча прошел в спальню мимо сидящих в столовой женщин и прилег в одежде, поскольку не было желания дискутировать и отвечать на вопросы, на которые ответа не знал.

Задремал, Шахла толкнула в плечо, протягивая телефон: «Тебя Гарик спрашивает, странный у него голос».

«Акиф, нам страшно, по улицам ходят толпы кричащих людей»- прошептал в трубку Гарик.

С Гариком учились в одной группе и были друзьями детства — «Соберитесь в одной комнате, я скоро приеду. Тете Вере скажи, пусть отберет самое ценное».

Встревоженная, Шахла спросила: «Что случилось с ним?»

«Маша, там нехорошо, беженцы и мародеры бегают по улице, могут быть эксцессы».

«Ты ведь не оставишь их, ведь надо что-то делать?»

«Нет, Маша, не оставлю».

«Но это ведь опасно?»

«Нет, я пойду в Комитет и возьму подмогу».

«Будь осторожен, я боюсь».

Пешком выводить их не было смысла, пошел в Комитет, одолжить машину и в помощь кого-либо.

Согласился идти Ниджат Эльдаров, он знал Гарика, и мы, взяв у коллеги старую «Волгу» поехали к 23 школе. Заехав с черного хода, спустили всех и повезли в контору.

Дежурный прапорщик категорически отказался впускать — «С ума сошли, в разведку посторонних?»

По улицам продолжали ходить, бегать, кричать толпы, уже и нам стало неуютно. Ниджат, вытащив пистолет, заорал: «Звони, сука, Председателю, скажи двое мудаков привезли кучу армян. Выгонять их на улицу?»

Председатель дал указание разместить, и мы подняли всех в мой кабинет.

Через четыре дня их отправили паромом в Красноводск и все самое страшное началось позже…