Акиф Гасанов - Реквием

Мы были свидетелями того, что натворила подлая горбачевская свора, каким безжалостными и подлыми оказались его посланники во главе с Примаковым…

Армян в городе почти не оставалось, но это уже не имело значения для людей, потерявших в одночасье кров над головой, все нажитое, родных и близких. Ничем и никем не сдерживаемые, обезумевшие от пережитого, оставшиеся на улице беженцы продолжали усугублять обстановку. Введенные в город из других республик дополнительные внутренние войска бездействовали, не вмешиваясь и наблюдая со стороны на происходящее. И это не было безразличием…

В контору привезли оружие, цинковые ящики с патронами, автоматы, гранаты, сотрудникам раздали неограниченный боеприпас к пистолетам. Состояние было как во сне — ходили по коридору в полной растерянности — не верилось, что это с нами в стране, которая всю жизнь вселяла уверенность в будущем, никоим образом не допускавшей какой-либо нестабильности. Поступая на службу, знали о нештатных ситуациях, годами готовились к самым серьезным рискам, однако сейчас мы не могли осознать кого и что надо защищать. На улицах был наш народ, обманутый, униженный, оскорбленный, доведенный до отчаяния московской меченной проституткой и его паскудной, алчной женой. Нам самим перестали доверять, что мы вполне откровенно демонстрировали, впрочем, местное руководство нас не осуждало. Никто не собирался воевать, но что было делать с архивами, набитыми делами оперативных разработок, сотнями агентурных дел, оперативной техникой и другими атрибутами разведывательной деятельности? Обычная старинная дверь без вывески, два дежурных прапорщика, лестница наверх, и ты уже в святая святых самой секретной обители службы. Подспудное ощущение предательства, грязной игры за спиной, в которую хотят втянуть и тебя.

Мимо окон, по проспекту Нефтяников непрерывным потоком проходили демонстранты, их сменяли разгневанные толпы и стоило кому-то одному указать на нашу дверь, пришлось бы делать выбор. Стрелять мы не собирались, но и желания быть растоптанными не было никакого.

Мерзкие политиканы, учуявшие возможность перехватить преференции, партийные гиены разрывали на части власть, топили и топтали соперников, забыв о стране, вовсю измывались над слабовольным Везировым, пытаясь ловить рыбку в мутной воде и теперь, трусливо попрятались по норам.

Царило полное безвластье, местная милиция, впрочем, как и мы, была деморализована явно разыгрывающимся Москвой сценарием, дирижеры которого во главе с Примаковым расписывали шаг за шагом драму распятия Баку.

Ему невольно подыгрывали упивающиеся неожиданной славой радикальные лидеры, провинциальные трибуны, неграмотный рабочий завода им. Шмидта Неймат Панахов вел переговоры с представителями высшего руководства страны, диктовал им условия, которые они «внимательно» рассматривали.

Так продолжалась вплоть до 16 января, через пару дней все понемногу начало утихать. Уставшие от многодневной гонки по улицам, люди постепенно возвращались в свое обычное состояние, требования смягчались, оставалось еще пару дней для концентрации толпы на площади, где можно было бы несколько смягчить эмоции. И тут фронтовики потребовали допустить их в телецентр для выступления в прямом эфире. Примаков уверенно согласился и даже определили время выступления — 19 часов 19 января.

Тем временем пошла неожиданная команда отпустить домой работающих под прикрытием офицеров, а оставшимся работать по графику дежурства. Полный штиль…

19 января 1990 года в 19 часов сотрудниками «Альфа» был взорван энергоблок Телецентра, и вся республика была отключена от телевещания… Кровавый маньяк Горбачев приступил к распятию Баку, за которое он получит Нобелевскую премию мира.

Ночью в город вступили с нескольких сторон бывшие свои, а с этого момента оккупационные советские войска, всю ночь раздавались выстрелы, как во время войны небо рассекали трассеры, танки утюжили улицы. Сотни убитых мужчин, женщин, детей, около тысячи без вести пропавших, расстрелянные дома, раздавленные автомобили, кровь на мостовой и мерзкая физиономия меченного подонка, выведенная каким-то смельчаком на стене Центрального Комитета партии…

Утром, 20 января я шел по бульвару, абсолютно опустошенный, с пистолетом под мышкой, за который, несмотря на удостоверение, эти испуганные солдаты могли спокойно расстрелять. Пасмурно, холодно и мерзко на душе… Ночью вытащил мальчишку на балкон, в небе трассеры и я кричу ему, несмышлёному — «Запомни это, запомни… они, суки, так расправляются с нами». Слабость, которую, будучи и вчера трезвым, не могу с утра отогнать, ноги как чужие…

Ненависть, никаких других чувств, спокойно расстрелял бы этих, уже ставших оккупантами, убийц, но и они были готовы то же сделать со мной…

Захожу в Комитет — все кипит… Суки, ночью, не предупредив… расстреляли… Бл…ть у нас, на нашей земле… То есть вам конкретно насрать, мы для вас мясо, которое бродит здесь, как стадо…

Голоса перекрикивают друг друга… Да насрать на вашу партию, стихийно скидываются партбилеты… Мансуров успокаивает, ребята не горячимся, посмотрим, что дальше будет… Страсти кипят, мат невероятный… Риад успокаивает: «Эй, ребята не перегорите…»

В верхнем здании узнали, что в разведке разлад, приглашают всех наверх, будет говорить Бобков… Одеваемся, Алик Рагимов запихивает под плащ автомат…

«Алик, ты охренел? Кто тебя пустит туда через охрану?»

«Акиф, это ты охренел, там нас на хер расстреляют».

Ниджат неспешно одевается: «А я пойду и этому пидарасу в лицо все выскажу, за кого этот хер нас держит?»

Садимся по машинам, Алик ворчит, типа я это уже видел, перестреляют вас, а вы как последние пидоры, даже не сможете ответить… Алик контуженный в Афгане, чудом жив остался, дали орден, но так и остался издерганным…

Приезжаем, загоняют нас в зал. Ниджат, аж крутится, «Сейчас, поднимусь на трибуну, я им, бл…дям все выскажу, они охренеют от моих слов».

Бобков бубнит про западные спецслужбы, про внутренних врагов и как надо бороться и с теми, и с другими, и в итоге обращается в зал: «Кто-то хочет выступить?»

Ниджат смело идет прямо к трибуне и вдруг выдыхает: «Мы должны все взвесить, осмотреться, и восстановить спокойствие и порядок в городе»…

«Блистательное выступление, Ниджат! Оно даже намного радикальнее, чем у самого Бобкова. А как же «мы смело в бой пойдем»?»

«Сам дурак! Ты в курсе, что сверху, с амфитеатра на нас направлены стволы «Альфы», мне чуть ли не в жопу пихали автомат, за сценой тоже они, стоят автоматы на взводе… Ребята, мы все на мушке, сидите и не дергайтесь. Одно лишнее движение и этот хер в президиуме с испугу даст команду стрелять».