Юрий Кувалдин - День писателя

— Надо бы название нашей фирме придумать, — сказал Шпагин. — Есть предложение назвать так: «Китеж»!

Пиотровский минуту был в задумчивости и продолжал гнуть пальцами скрепку, затем улыбнулся и сказал:

— Прекрасно! «Китеж», который ушел на дно!

— Остальные тоже одобрили, — сказал Шпагин, хотя название только что придумал сам.

— Ты Лобова знаешь? — спросил после паузы Пиотровский.

— Да я к нему дверь ногой открываю! — воскликнул Шпагин, дожевывая кулебяку.

Пиотровский просиял.

— Тогда мы на его имя письмишко загоним, — сказал он.

— Загоняй, а я ему позвоню.

— Что ты все эту звездочку на груди носишь?! — бросил Пиотровский, кивая на лацкан потертого пиджака Шпагина.

— Дочка прицепила, — сказал Шпагин и скосил глаза к значку, который выглядел, особенно издалека, как лауреатская медаль.

— Ты Леху будешь брать? — спросил Пиотровский.

— А что делать? — сказал Шпагин, пожав плечами. — На этот вопрос нельзя ответить сразу. Но без него, наверно, не обойтись. Оборотистый мужик, но просит сверху по пятьсот за тонну.

— Губа не дура! — вздохнул Пиотровский.

Только к девяти часам вечера Шпагин попал домой. После Пиотровского прибегал Тапеха, затем были двое из Армении, а остальное время ушло на несмолкающий телефон.

— Не мог пораньше прийти?! — крикнула с кухни жена.

Шпагин прошел на кухню и с порога сказал:

— Почему ты мне рубль на обед не оставила?

— Потому что ты у Пашки пропил три! А я тебе их давала на мясо! Чтобы тогда пообедал на рубль, а на два купил мяса!

За ужином жена спросила как ни в чем не бывало:

— Как твой кооператив?

Шпагин ответил пословицей:

— Что будет, то и будет. А еще то будет, что и нас не будет!

Старшей дочери дома не было, младшая сидела на диване перед телевизором. Показывали какое-то награждение кого-то.

— Я тебя уже наградила, — сказала дочка. — Ты не снимай медаль!

Присматриваясь к людям, Шпагин замечал у них сильную тягу к отличиям. По-видимому, им хочется придать себе вес каким-нибудь орденом. Первые дни на орденоносца еще смотрят, а затем — орден даже не надевается. Зато, если у вас деньги, вы без всяких орденов — король, которому все нипочем, которому доступно главное: хорошая пища, хорошие костюмы, хорошая квартира, автомобиль, приятное времяпрепровождение. Без денег и с орденами жизнь ужасна. Сильно опьяняет еще власть, поэтому лезут в начальники. Так называемое подхалимство в сильном ходу. Почти невозможно увидеть самостоятельного, с достоинством человека. Но его удел — прозябать без копейки.

Рейнгольду было звонить еще рано, и Шпагин посмотрел по телевизору окончание старого мхатовского спектакля «Три сестры». Играли главные силы. Но, странно, Шпагин не верил ни одному слову. Актеры играли каких-то бывших людей, которых уже нет и они невозможны. Но тогда зачем копаться на кладбище прошлого? Зритель идет в театр, чтобы укрепиться в настоящем, в своем понимании сущности жизни, а жизнь всегда была и есть одна и та же. Значит, пьеса хороша только тогда, когда автор в потоке изменчивости усматривает что-то вечное, ухватывается за него и как бы говорит: «Стойте на этом». Есть это вечное, думал Шпагин, и у Чехова. Примерно его можно выразить так: в жизни есть нечто серьезное, благородное, красивое — держитесь за него, делайте свое дело, не поддавайтесь среде. Примерно об этом он сказал жене.

— Ну и что? — спросила она.

— Надо помнить о вечности! — с некоторой долей раздражения сказал Шпагин.

— Мир вечности! — проговорила жена и отбросила носок, который штопала, в сторону, и лицо ее приняло негодующее, брезгливое выражение. — Все эти твои идеи о вечности сводятся к одному: сидеть на мизерной зарплате и чтобы я каждый день таскала полные сумки!

— Ты раздражена, — сказал Шпагин.

— Нет, я откровенна! — крикнула она, тяжело дыша. — Я откровенна!

Шпагин пожал плечами. Шел одиннадцатый час. В одиннадцать можно будет позвонить Рейнгольду.

Жена продолжала по инерции что-то бубнить себе под нос. Шпагин подумал, что нигде не найти человеку убежища более спокойного — как во всякий час удаляться в собственную душу.

Он зашел в маленькую комнату, где горел ночник. Наташка высунулась из-под одеяла и прошептала:

— А я не сплю!

Выражение у нее было живое и резвое, как у мальчишек, которые играют в футбол.

Послышалось мяуканье и из кровати дочери выпрыгнула кошка.

— Зачем ты ее взяла? — спросил Шпагин.

— Чтобы не спать!

Дверь открылась, на пороге стояла жена.

— А ну спать! — крикнула она.

Наташка мигом шлепнулась щекою на подушку.

Когда вышли в большую комнату, жена спросила:

— Что же ты Рейнгольду не звонишь?

— Сейчас позвоню, — сказал Шпагин и набрал номер телефона родителей Рейнгольда.

Откликнулся женский голос, должно быть, матери Рейнгольда, но имени ее Шпагин не помнил, поэтому просто поздоровался и попросил Аркадия.

— Его пока нет дома, — сказала мать.

— Когда он будет? — спросил Шпагин.

— А кто это говорит?

— Это Шпагин говорит.

— Митя? — неуверенно спросила мать Рейнгольда.

— Да.

— Давно я вас, Митя, не слышала, — сказала мать Рейнгольда.

Ему было неудобно вообще обращаться к ней, но спросить ее имя он почему-то стеснялся.

— Позвоните Аркаше утром, он спит до десяти.

— Хорошо, я позвоню, — сказал Шпагин.

И опять подумал о Нью-Йорке. И ему странно было видеть в Нью-Йорке Рейнгольда, идущего, например, по Пятой авеню, живущего где-то там… Где? Что он там делает? Как живет?

Нетерпение охватило Шпагина. Он долго не мог заснуть, выходил на кухню, курил, думал о Рейнгольде, о Нью-Йорке, о своем нарождающемся кооперативе «Китеже», о прекрасной девушке Марине, потом — о своей основной работе в НИИ, где оттрубил пятнадцать лет попусту, где никто ни фига не делал и не делает… Потом Шпагин вспомнил свою маму, которая умерла в семьдесят втором году и похоронена на Востряковском кладбище. Шпагин стал ругать себя за то, что давно не был на ее могиле, и ему стало тяжело от сознания, что благодаря хроническому безденежью он не может привести могилу в надлежащий вид.

Зайдя в уборную, Шпагин обнаружил, что не спускается вода. Унитаз засорился. Шпагин взял резиновую прокачку и принялся быстро работать ею. Вода не уходила. Тогда Шпагин набрал в ведро в ванной горячей воды и вылил в унитаз, одновременно работая прокачкой. Вода в унитазе резко чавкнула и всосалась в черное отверстие.

Глядя на обшарпанную уборную, Шпагин подумал о том, что необходимо сделать ремонт. И не только в сортире, но и в ванной, и в коридоре, и в комнатах, и в кухне. Везде. Сменить бы еще паркет. А где взять денег? На зарплату существовать невозможно. Нужен приработок не менее тысячи рублей в месяц. Чтобы заработать эти деньги, нужен кооператив. И он на следующей неделе у Шпагина будет. Но чтобы работать и на НИИ, и на кооператив — надо высунуть язык, то есть попросту заболеть. Возникает вопрос: что же делать? Ответа пока нет. Но ответ будет. Шпагин зашел в ванную и посмотрел на себя в зеркало: сильно постаревший субъект, лицо худое, малосимпатичное. Здоровье — неважное. Несомненно, он должен сидеть на диете, так как под ложечкой частенько возникает боль. Шпагин несколько раз принимал соляную кислоту. Вроде бы, она помогает, так как стул у него стал лучше. Но в весе Шпагин не увеличивается, и худоба делается стойкой. А между тем он иногда ест прилично. Во время отпуска на момент чуть-чуть поправился, но потом как рукой сняло. За последнее время питание ухудшилось, и Шпагину все время хочется есть. Когда в тарелке супа или щей попадается черный перец, Шпагин его ест — и ему нравится, как перец дерет язык. Будь деньги, можно было бы питаться хорошо.