Юрий Кувалдин - День писателя

Закусывая, Пашка сказал жене:

— Вот всегда бы так — тихо, мирно. Я же для дела беру деньги. Не на безделье же! Американец сегодня придет!

— Какой американец? — спросила жена.

— Из Нью-Йорка, — небрежно сказал Шпагин. — Мой приятель.

— Ага, понятно, — сказала жена. — А он у тебя что-нибудь купит?

Пашка даже хмыкнул.

— Еще бы, куриная твоя голова! Мы сейчас сотню на стол положим, а за нее возьмем десять! Понимать же надо, правда?!

— Я понимаю, Пашенька, — сказала жена и поднесла к губам чашку кофе, оттопырив при этом беленький мизинчик.

— Такие-то дела, дорогой мой, — сказал Пашка, обращаясь к Шпагину, — работать некогда!

— Ну, это тоже работа! — с чувством сказал Шпагин.

— Согласен! — сказал Пашка, отпивая мелкими глотками горячий кофе.

— А в Нью-Йорке сейчас тоже осень, — сказал Шпагин мечтательно. — Да, это самое своеобразное местечко в Северной Америке, у залива Лонг-Айленд, самого обжитого пространства во всем западном полушарии… Одним словом, Паша, встретим гостя из Нью-Йорка!

— Встретим! — воскликнул Пашка и поднялся из-за стола.

На Кольце, с угла Чехова, попытались поймать такси, но бесполезно потеряли двадцать минут, махнули рукой и пошли на метро. В метро было душно. Пашка потел и молчаливо смотрел по сторонам.

Вышли на «Динамо» и через Петровский парк, пешком, направились к гастроному, в просторечии именуемому «морским», потому что размещался в массивном здании «сталинского барокко», где проживали высшие чины морского флота. Было без пятнадцати два, а очередь в винный отдел уже вытянулась метров на двадцать. Сначала встали в хвост, но затем Пашка приметил какую-то знакомую женщину со спортивной сумкой, отошел с ней в сторону и поманил Шпагина.

— Конечно, нужно бы было коньяку взять, — сказал Пашка, — но не стоять же здесь до второго пришествия! А у тети Даши, — прошептал он, — водочка есть. Как? Берем? Думаю, американца стыдно встречать коньяком. Это не наш напиток. Наш напиток — водка! Давай, теть Даш, пару бутылок!

— По тринадцать рублев, — сказала тетя Даша.

— По тринадцать — так по тринадцать! — сказал Пашка. — Значит, двадцать шесть! Держи пятьдесят и рубль, — Пашка протянул руку к Шпагину, тот мигом сообразил и достал свой обеденный рубль, испытав при этом чувство униженности и стыда.

— За угол отойдем, — сказала тетя Даша, оглядываясь по сторонам.

В грязном дворе у пустых ящиков тетя Даша положила в кейс Шпагина пару бутылок водки и отдала Пашке двадцатипятирублевую сдачу. Тут же у ящиков какие-то два мужика в желтых бушлатах пили четвертинку из горла.

В гастрономе Пашке приглянулась огромная индейка, и он купил ее, сказав при этом:

— Слышал, что американцы очень любят индеек!

Между тем время близилось к трем часам, и Шпагин не пошел с Пашкой в мастерскую, а не спеша направился через парк к метро.

Светило солнце, нагревая хвою елей, на зеленом газоне играли дети, на скамейках сидели люди с газетами. Дорожка, усыпанная кирпичной крошкой, вывела Шпагина к клумбе, а за нею показалась ограда стадиона. Погода для октября была на редкость великолепна. Желтые листья в солнечном свете напоминали кусочки сусального золота, особенно тогда, когда трепетали от легкого ветерка. На стадионе звучала музыка. В воздухе витал пряный, дразнящий привкус праздника.

Шпагин волновался.

К метро он подошел без пяти минут и обнаружил, что здесь нет выхода к восточной трибуне, а только к северной и западной. Стало быть, Рейнгольд может оказаться у другого выхода: к южной трибуне. Было уже десять минут четвертого, когда Шпагин решил сбегать к другому выходу, и он уже пошел к другому выходу, но издали заметил Рейнгольда, идущего от того выхода к этому.

— Аркашка! — радостно воскликнул Шпагин.

Рейнгольд вскинул руку вверх. Одет он был в грубую брезентовую куртку с многочисленными «молниями» и кожаными наплечниками, в джинсы, белые ботинки с высокой шнуровкой, на голове красовалась жокейская кепочка темно-синего цвета с золотым орлом над длинным козырьком. Через плечо была перекинута голубая пузатая сумка на «молнии», с золотистой надписью: «Самбука».

Лицо Рейнгольда сияло в улыбке. Они обнялись и расцеловались. И Шпагин почувствовал, что и пахнет Рейнгольд по-американски.

— Я так и понял, что ты у того входа стоял! — воскликнул Шпагин. — Смотрю-смотрю, а тебя все нет!

— А я там, как дурак, торчу! — ухмыльнулся Рейнгольд. — Я на машине приехал из Шереметьева. Ну, куда ты меня поведешь?

Шпагин жадным взором оглядывал Рейнгольда.

— К художнику в мастерскую! — сказал Шпагин.

Они уже шли вдоль забора стадиона по сухому тротуару на Масловку.

— Надо бы взять что-нибудь, — сказал Рейнгольд.

— Уже взяли!

— Ну мне же неудобно с пустыми руками, — сказал Рейнгольд.

— Удобно! Мы принимаем… Лучше расскажи, как ты туда попал и как там живешь?

Рейнгольд взглянул на Шпагина с ироничной улыбкой и, блеснув голубыми глазами, сказал:

— Все расскажу, погоди… Ты о себе расскажи!

— Ты когда уехал?

— В семьдесят девятом, — сказал Рейнгольд.

— Ну, значит, в восьмидесятом я защитился…

— Ты гений, Митька! — еще веселее воскликнул Рейнгольд. Он шел, раскачиваясь из стороны в сторону, как матрос. — Работаешь там же?

— Там. Как защитился — дали сектор, — хладнокровно сообщил Шпагин, ускоряя шаг.

— Молоток! — сказал Рейнгольд. — А все же, к кому мы идем?

— К Пашке Натапову, не слыхал?!

— Пока нет.

— Хороший художник, — сказал Шпагин. — Тут я ему помог выставку одну устроить, через ребят из Совмина!

— У тебя там связи? — с недоверчивой веселостью спросил Рейнгольд, и Шпагин впервые обратил внимание на его белые крепкие зубы.

— У тебя, Аркаш, смотрю, зубы превосходные. Вставил?

— Да ты что?! Спятил. Это ж мои, родненькие зубки!

— А у меня, черт, все повылетали, — огорченно сказал Шпагин.

— От печени, говорят, зависит. Печень у меня ни к черту.

— Ну, это оттого, что ты пил по-черному! — вдруг сказал Рейнгольд.

Шпагин смутился, он не помнил, чтобы когда-то сильно выпивал с Рейнгольдом.

— Что, забыл, как ты мне звонил однажды ночью? Говоришь, Аркашка, приезжай, а то я тут погибну! Я, как последний идиот, на такси к тебе помчался, а ты только после сотого звонка в дверь открыл и вытаращил на меня глаза: откуда, мол, я взялся?! Кричишь, Аркашка, откуда, как я рад тебя видеть!

— Это не было системой, это ты попал неудачно, — чуть порозовев, сказал Шпагин. — А вообще, скурвиться тут можно было. Кругом — стены.

— Это да, — весело вздохнул Рейнгольд. — Страна Лимония!

— Ты лучше скажи, как там Нью-Йорк?

— Да расскажу, успею, — усмехнулся Рейнгольд. — Устал сегодня, как собака. На таможне долбоносы собрались… У меня груз еще не весь пришел…