Юрий Кувалдин - День писателя

— Дозвонился.

— Ну и что?

— Ничего. Пересечемся в три.

— Где?

— У «Динамо», — нехотя ответил Шпагин.

— Ага! — воскликнула жена. — К Пашке его потащить хочешь?

— Хочу!

— Пьяным не возвращайся!

«О, Господи! — так и хотелось воскликнуть Шпагину. — Перестань ты читать мне мораль!» Но у него хватило ума не высказывать этого вслух.

— Я вас понял и ваш вопрос держу в поле зрения, — деловым тоном сказал он. — Следовательно, я сегодня вряд ли попаду домой, потому что встретиться с Рейнгольдом и не выпить — не получится.

Жена бросила трубку и запищали короткие гудки.

Шпагин, взволнованный, чувствуя себя несчастным, начал ходить по комнате. Он спрашивал себя с упреком: почему он устроил себе семью с этой женщиной, почему вовремя не развелся, ведь характер жена показала уже через месяц после свадьбы, когда при всех в компании, когда он без ее согласия выпил лишнюю рюмку, когда все были веселы, когда всем хотелось смеяться и танцевать, — она ударила его по лицу…

Вновь зазвонил телефон, и Шпагин знал, что это опять звонит жена, чтобы сказать ему какую-нибудь гадость. Шпагин пересилил себя и снял трубку.

— Ты сволочь, последняя сволочь, которой нет дела до родной дочери! — кричала в истерике жена. — Подлец, негодяй, урод, выродок! Я таких сволочей…

Шпагин положил трубку и тут же набрал номер на свою работу. К телефону подошла Соня. Шпагин сказал:

— Я в Госснабе, потом еду в Госплан… Может быть, к концу дня подъеду, но, судя по загруженности, вряд ли.

— Что вы, что вы, Дмитрий Всеволодович, не волнуйтесь! — сказала Соня радостно, и Шпагин понял, что они все к обеду разбегутся.

Затем он позвонил Тапехе и Пиотровскому. Ефимову не дозвонился. Наверно, заканчивает с юристом работу над уставом.

Последний звонок Шпагин сделал Пашке-художнику. Тот сразу подошел к телефону и с обычной хрипотой в голосе спросил:

— Ну, как там американец?!

— Так. Слушай, — сказал Шпагин. — Сейчас я выезжаю к тебе, мы должны что-нибудь взять. Вся надежда на тебя, у меня рубль. В три часа я встречаю американца у метро «Динамо».

— Понял, — несколько мрачновато сказал Пашка-художник. — Но у меня же не бездонная бочка. Ладно, что-нибудь придумаем, подъезжай!

В бывшей коммунальной квартире Пашка-художник жил теперь один со своей семьей: двадцатипятилетней новой женой и двумя детьми. Со старой женой Пашка развелся, оставил ей тоже двоих детей, разменял квартиру и получил комнату в этой коммуналке. Прошло семь лет, старухи-соседки поумирали, а дворничиха, которая тоже жила в этой квартире, получила квартиру на Юго-Западе. Пашка сразу же женился и начал плодиться, чтобы занять всю квартиру. Это ему удалось.

По длинному и мрачному коридору (Пашка собирался все сделать ремонт после выезда последней жилички) катался на трехколесном велосипеде сын Пашки, трехлетний Сережа. Полуторагодовалая Настя с пустышкой во рту ползала на огромной кухне в загоне. На кухне на веревках сохло белье. У плиты стояла растрепанная жена Пашки и что-то бурчала себе под нос.

Сам Пашка, худой и длинный, с козлиной бородкой, в майке и рейтузах, дымыл «Беломором» и гневно стрелял красными глазами в сторону жены, время от времени надрывно восклицая:

— Я тебе побубню щас! Я по жопе как врежу щас! Выдра деревенская!

Шпагин, чтобы не слушать дальнейших высказываний, пошел по коридору следом за велосипедистом Сережкой в комнату Пашки.

Одна стена была увешана старыми иконами в серебряных окладах и без таковых. Сбоку при входе висели на стене кресты, древние замки, скобы, подковы и амбарные ключи, почерневшие от времени. На противоположной стене красовались работы самого Пашки: яркие цветовые линии, ромбики, треугольники, лучи и вспышки.

Глядя на один из холстов, на котором изображались то ли рыбы, то ли птицы, Шпагин подумал о том, что перемена в эмоциях, происходящая в течение жизни, составляет один из великих законов жизни. А для того, чтобы понять смысл жизни, надо долго прожить.

В комнату ворвался Пашка и, размахивая длинными руками, пламенно заговорил:

— Ты представляешь, Митюха, взял из грязи, а она носом тут крутит! Вот я дурак-то был, позарился на молодость ее. Сучка, закрутила мне мозги! Семнадцать лет… семнадцать лет! А в тыковке — две извилины. Ладно, понимаю, ухаживала бы за мной! Нет. Черт с ней, ухаживала бы за детьми, шкура, а то…

— Ты тут не очень-то себе много позволяй! — крикнула с порога жена, грозя Пашке половником.

Пашка схватил со стола банку гуаши и запустил в дверь, которая моментально закрылась.

— Видал?! Еще не то увидишь! Бляха-муха, прописал в Москве, а она уже барыней тут себя почувствовала. Рэкетом занимается. Вчера в брюках, помню, две полсотни оставалось, сегодня полез — нету! Выгребла, паразитка! Я ей покажу, как по чужим карманам шарить! Я ей, лахудре, зенки-то повышибаю!

— Послушай, Паш, оставь эмоции, надо о деле подумать, — мягко сказал Шпагин, но Пашка не обратил на это внимания.

— Дети сраные ползают, а она в парикмахерскую бегает, кудри завивает. Пашу-пашу, как лось, а ей все мало! — Пашка перевел дух, сел на стул и почесал грубыми пальцами, под ногтями которых засохла краска, узкую грудь, и продолжил: — Нет, ты пойми меня, Мить, обидно делается! Пашу-пашу, на прошлой неделе ей штуку дал, а она, шкура, что бы ты думал? — пальто себе и сапоги себе! И опять по карманам полезла!

Дверь с шумом распахнулась и в комнату полетел комок из двух пятидесятирублевых бумажек.

— Подавись, алкоголик! — крикнула жена. — Я о детях болею, а не о тебе! Все, с меня хватит. Я сию же минуту уезжаю к маме.

— Ну и катись! Скатертью дорожка! — крикнул Пашка и несколько приуныл оттого, что жена так быстро сдалась и вернула деньги. А он-то рассчитывал на многочасовую осаду.

— Зря ты так, Паш, — миротворно произнес Шпагин.

— А с ней иначе нельзя, — уже спокойно сказал Пашка. — На шею сядет и повезешь! Да, повезешь! А куда денешься. Мне уже полета лет. Не разводиться же во второй раз.

Он встал и прошелся по комнате, жестикулируя длинными руками и как бы не желая верить, что жена так быстро сдалась. Тут произошло, думал он, какое-то странное, глупое недоразумение. Красные пятна выступили у него на лице. И когда, наконец, Шпагин сказал, что нужно ехать в мастерскую и покупать спиртное, он легко вздохнул и первый вышел из комнаты.

— Попьем кофейку, — сказал он.

Прошли на кухню. Жена, как ни в чем не бывало, делала бутерброды с ветчиной и помидорами.

— Чего там, — сказал Пашка негромко, — осталось у нас?

Жена достала из холодильника полбутылки коньяка. Перед тем, как приняться за бутерброды и кофе, который уже смолола жена и поставила на огонь вариться, Пашка со Шпагиным выпили по рюмке с таким видом, как будто это они выпили нечаянно, первый раз в жизни, и оба смутились и захохотали.