Юрий Кувалдин - День писателя

— Без звука, — сказал Алик, встал с телевизора и, подойдя к Инне, обнял ее. — Хорошо заниматься любовью при свете и у зеркала.

В дверь позвонили, Алик с неудовольствием оторвался от Инны и пошел открывать. Шумно вошли Клоун с Поляковым. Клоун принес водки, а Поляков гитару.

Растолкали Парийского. Тот, зевая, поднялся на кровати и привалился спиной к спинке.

После того как выпили, Парийский попросил Клоуна:

— Витек, сделай эту…

Клоун, подбоченясь, сделал шаг вперед, выпятил грудь и тонким громким голосом отчеканил:

— Выступает солист ансамбля песни и пляски имени Александрова Борис Букреев. «На солнечной поляночке»!

И немыслимо высоким тенором азартно запел, пуча глаза:

Парийский улыбался и в такт причмокивал губами. Поляков между тем настраивал гитару, и, когда Клоун закончил и поклонился, Поляков ударил по струнам и хрипловато запел:

И хором — Алик, Клоун, Инна и даже вполголоса Парийский — грянули припев:

Поляков, как и Клоун, был молод, только что демобилизовался, закончив службу в Чехословакии. Он был ранен в руку, делали операцию, одна рука стала короче другой, но действовала.

— Что моя воля, — сказал он. — Прикажут: квадрат 45! И я еду! Мы воюем не с людьми, а с квадратами! Так легче… Но мне горько было, когда вслед кричали: «Оккупант!»

Алик взял топор из-под кровати Парийского и молча пошел на улицу. Через некоторое время за окном послышался стук топора по дереву.

— Это другая реальность, — сказала Инна. Она выпила водки и немного захмелела. Сидела на стуле, положив ногу на ногу, при этом сильно обнажив их.

— Но это было у Чехова, — вяло проговорил Парийский.

— Мало что было! — воскликнул Клоун. — Что же теперь, Парийский, тебе без света жить! Правильно рубит. Днем, как ночью, в квартире!

Поляков бренчал на гитаре и поблескивающим взглядом смотрел на Инну.

— У тебя красивые ножки! — сказал он и подмигнул Клоуну.

Тот подошел к Инне сзади и обнял ее за плечи. Поляков резко встал, отложил гитару и подхватил Инну за ноги. Подняв Инну, друзья понесли ее к ванне, которая показалась из левой кулисы, где была заколоченная дверь. Инна взвизгнула и оказалась в воде.

— Как тепло! — сказала она.

— Который час? — спросил Парийский.

— Начало одиннадцатого, — сказал Поляков, потирая руки.

Парийский шмыгнул носом, снял очки и аккуратно положил их под подушку.

Через минуту он уже спал.

Верхний свет погас. Луч прожектора выхватил Инну, отжимающую платье над ванной. Из кулисы показался Клоун с биноклем в руках. Он поднес бинокль к глазам и навел его на обнаженное тело Инны.

— Что ты на меня смотришь? — спросила она, почувствовав на себе острый взгляд. — В чем мне теперь ехать?

— Это мы мигом, — сказал Клоун и развесил белье над газовой плитой на веревке. — Ты не уезжай, Инна! — с придыханием добавил он, смущенно отводя взгляд.

На сцену быстро вышел длинноногий Волович.

— Стоп! С этим стриптизом нас никто не выпустит!

— А с квадратом 45 выпустят? — усмехнулась Инна, прикрываясь пледом. — Нас даже с «Оптимистической трагедией» в вашей трактовке не выпускали.

Она ушла в кулису, из которой тут же появился в черной рясе Поляков — Священнослужитель из «Оптимистической трагедии». Низким голосом он зачитал текст по бумажке, которая была у него в руке: «Как угодно. Я хотел вам помочь. Я хотел спасти вам жизнь, а вы предпочитаете смерть. Вы ведь знаете, как это происходит. Разрыв тканей, окоченение. И первый червь проползет сквозь горло в нос. Глаза засыхают. Везде молчание… Так что ж, подумайте. Ведь ни у кого нет другой жизни, только эта единственная, такая крепкая…»

Из-за окна продолжал слышаться стук топора по дереву. Вошла Инна в черной кожанке с кобурой на бедре. За нею, крадучись, показался полуголый Клоун.

Стало тихо.

Инна извлекла бумажку из кармана, вгляделась в текст: — «Это не шутка? Проверяете?»

Клоун прошелестел своим текстом:

— «Н-но… У нас не шутят».

Инна прочитала:

— «У нас тоже». — Прикоснулась к кобуре и сказала: — Пух. Убит.

Затем продолжила чтение: — «Ну, кто еще хочет попробовать комиссарского тела? Ты? (Другому.) Ты? (Третьему.) Ты? (Стремительно взвешивает, как быть, и, не давая развиваться контрудару, с оружием наступает на парней.) Нет таких? Почему же?.. (Сдерживает себя и после молчания, которое нужно, чтобы еще немного успокоить сердце, говорит.) Вот что. Когда мне понадобится, — я нормальная, здоровая женщина, — я устроюсь. Но для этого вовсе не нужно целого жеребячьего табуна».

Инна сунула текст в карман кожанки, сняла ее и бросила поднимающемуся с пола Клоуну. Тот ушел с курткой в кулису.

— Спать хочется, — сказала Инна и потянулась.

На койке зашевелился Парийский, пошарил под подушкой, нашел очки и надел их.

— Который час? — спросил он.

В дверях показался Алик с топором, как дровосек. К его одежде налипли щепки.

— Светает, — сказал он, положил топор под кровать и сел на телевизор.

Парийский встал с койки, покачнулся и вытянул руки перед Собой. Руки сильно дрожали.

— Фу-у, — вздохнул он и сказал: — Надо снять колотунчик…

Этот «колотунчик» он произнес с заиканием и принялся копаться в ящике стола, шелестя обертками лекарств. Насыпав на ладонь штук семь разноцветных таблеток, Парийский заглотил их все сразу и пошел умываться.

На полу возле койки вповалку спали Клоун и Поляков. Когда Парийский ушел на работу, из кулисы показались Инна с Воло-вичем. Они быстро разделись и легли на свободную койку. Стемнело. Лишь голубовато светился экран телевизора, и поэтому были видны ноги Алика, продолжавшего сидеть на телевизоре.

Луч прожектора выхватил лицо Клоуна, глаза которого были открыты.

Клоун приложил ладонь к уху и прислушался к шепоту, доносившемуся до него с койки:

— Ты была с ними?

— Нет, не была.

— Какая ты крепкая…

— Какой ты большой…

Клоун сжал зубы, поморщился, как от боли, и зажал уши ладонями. Проснулся Поляков, сел, потер глаза пальцами. Его светлые волосы были всклокочены, а рыхловатое лицо припухло от сна и выпитого накануне.

— Пойдем на Ленивку, — сказал Поляков.

— Пойдем, — сказал Клоун и кисло улыбнулся.