Юрий Кувалдин - День писателя

Парийский посопел носом, подумал, затем накрыл этот рубль червонцем и сказал:

— Тебе и бежать… Да-с…

— Я не против! — улыбнулся Поляков, завидев красненькую.

— Только возьми чего-нибудь поесть, — сказал Парийский.

Раздался звонок в дверь. Поляков, готовый идти в магазин, столкнулся с Клоуном.

Когда Клоун разделся и сел к столу, Парийский радостно потер руки, уютно привалился к спинке стула и сказал:

— Витек, давай, спой!

Клоун был в хорошем расположении духа, с лица не сходила улыбка. Он быстро выпил, закусил баклажанной икрой, встал, подбоченился, выбросил руку вперед и воскликнул:

— Выступает солист ансамбля песни и пляски имени Бориса Александрова Иван Букреев. «На солнечной поляночке»!

Парийский даже причмокнул губами. У Алика заблестели глаза от предвкушения удовольствия.

Клоун грянул:

Парийский с Аликом не выдержали, вскочили из-за стола и выстроились в линию рядом с Клоуном, выпятив по-армейски груди. Все дружно грянули припев:

Хоровое пение прервал звонок в дверь, Парийский впустил Полякова и… Воловича с Инной.

— Знаменитая сцена — не ждали! — входя на кухню, громко и в нос, почти что гнусаво, проговорил долговязый Волович. Он всегда говорил таким голосом: высоким и гнусавым. С рождения.

Инна была в модных очках. Лицо ее было сильно накрашено.

Алик помог снять Инне шубу. Поляков выставил на стол три бутылки сухого и водку.

— А пожевать? — огорченно спросил Парийский.

— Закусывать аморально! — сказал Волович.

Поляков бросил на стол три плавленных сырка, сказал:

— Думал-думал и… чтобы не бегать, взял по полной программе!

Когда выпили, в комнате стало как будто светлее.

— Что такое морально, аморально? — проговорил Алик.

В связи с отсутствием места Инна сидела у Воловича на коленях.

— У нас есть страстное желание жить, — задумчиво заговорил Клоун. — Есть желание продолжать жизнь, и есть страх перед уничтожением этой жизни. Моральное, следовательно, заключается в том, что служит сохранению и развитию жизни. Аморальное же уничтожает жизнь или препятствует ей. Короче, моральное — это добро. Аморальное — зло.

— Умно! — усмехнулся Волович и выпил сухое вино, смешанное с водкой.

Клоун несколько смутился от замечания Воловича, но спиртное действовало растормаживающе на психику, и Клоун спокойно продолжил:

— Фактически можно все, что считается добрым в обычной нравственной оценке отношения человека к человеку, свести к материальному и духовному сохранению и развитию человеческой жизни и к стремлению придать ей высшую ценность.

Поляков вскинул удивленный взгляд на Клоуна, как бы поражаясь, что тот может так рассуждать, и выдохнул:

— Хорошо сказал: высшую ценность! Хорошо…

Клоун продолжил развивать мысль:

— И наоборот, все, что в отношениях людей между собой считается плохим, можно свести в итоге к материальному и духовному уничтожению или торможению человеческой жизни, а также к отсутствию стремления придать жизни высшую ценность. Так что добро и зло — стороны одного и того же процесса: жизни. По-истине нравствен человек только тогда, когда он, следуя душе своей, помогает любой жизни, которой он может помочь, и удерживается от того, чтобы причинить живому какой-либо вред. Для него священна жизнь, как таковая…

Парийский некоторое время был мрачен, затем вдруг рассмеялся и сказал:

— Ладно, непротивленец, сбацай нам что-нибудь для поднятия жизненного тонуса. То есть, говоря твоими словами, помоги живой жизни жить!

Инна, порозовевшая от вина и умных разговоров, захлопала в ладоши.

Клоун медленно вышел на середину кухни, вскинул руку, растянул рот в улыбке и объявил:

— Выступает солист ансамбля песни и пляски имени Александрова ЦСКА Иоган Букреев. «Давно мы дома не были».

Инна улыбнулась, а Волович легонько поцеловал ее в щеку. Возвышенным тенором армейского солиста Клоун грянул:

И тут же, не допев куплет, Клоун крикнул:

— Выступает солист ансамбля песни и пляски имени Александрова Иван Букреев. «Дорожная песня».

Голос Клоуна зазвучал на пронзительно верхних нотах, как голос Робертино Лоретти:

И тут же объявление:

— Слова А. Суркова, музыка М. Блантера… Запел:

Клоун закончил, мрачно сел к столу и после некоторой паузы сказал зло, резко:

— За одну эту песню Суркова с Блантером нужно подвесить за одно место!

Алик посопел носом, возразил:

— А как же насчет способствования сохранению жизни?

Все засмеялись, а Клоун махнул рукой:

— За это место, на которое ты намекнул, не подвешивали блан-теров с сурковыми, — сказал Волович. — Это место зажимали во внутренней тюрьме дверями и добивались любого признания! Чего хочешь добивались, ломали людей… Куда там инквизиции! Какие-то станки пыточные, приспособления. А тут ничего не надо: это место защемляют дверью — и готово! Наш директор клуба как-то рассказал. Оказывается, он гэбэшничал в самый разгул… Так-то…

— Как это страшно! — воскликнула Инна. — Как мы все напуганы террором…

— Да не все, не все! — вскричал Клоун. — Этому директору до лампочки, моим предкам — до лампочки, вообще всем, кто не прикоснулся к духовности, — до лампочки. Их никто никогда не трогал! Понятно! Били и бьют мыслящих, духовных людей, то есть интеллигенцию. Она всегда помеха. Потому что совестлива и врать не может! — Клоун замолчал, затем сказал: — Алик, пошли пилить вишневый сад!

— А там, правда, вишни? — спросила Инна.

— Вишни, — сказал Парийский.

— А вам уже известно, что ваш вишневый сад продается за долги, на седьмое декабря назначены торги, но вы не беспокойтесь, моя хорошая, спите себе спокойно, выход есть, — проговорил Клоун, поднимая над головой двуручную пилу.

Волович спросил у Клоуна:

— Разрешите бросить реплику?

— Буду рад, — сказал Клоун.

Волович:

— Извините, какая чепуха!

Инна:

— Вырубить? Простите, вы ничего не понимаете. Если по всей Яузе есть что-нибудь интересное, даже замечательное, так это только вишневый сад.