Юрий Кувалдин - День писателя

Клоун, подбоченясь, голосом Букреева перекрыл:

Волович обхватил рукой подбородок, задумался, затем воскликнул:

— С этого же начинать нужно было… Затем в луче прожектора быстро появляется Парийский… Юраша, появляйся!

Парийский нехотя поднялся со стула, подошел к Воловичу.

— И читаешь что-нибудь… Страстно читаешь, — говорил Волович. — Что бы читать тебе? Надо что-нибудь о гражданской войне… У меня идея композиции созрела…

— Композиции?! — удивился Парийский. — А пьеса набело?

— Набело само собой, — быстро заговорил Волович, — но понимаешь, в доме художественной самодеятельности Аза требует в прокат спектакль… Я не могу отказать. Слепим? И компромиссом небольшим отделаемся. Подумаешь, споем этих «Кубанских казаков», затем спляшем что-нибудь в ритмах Суворовой Маргариты, затем из Евтушенко что-нибудь, из Окуджавы, из Аксенова, а?

Парийский молча сходил к книжному стеллажу, вернулся с Багрицким, полистал, нашел что-то, подумал и вдруг резко сделал шаг вперед, вскинул руку, голову приподнял, лицо сделал романтически напряженным и, не щадя голосовых связок, чеканно проскандировал:

— О! То, что надо! — вскричал возбужденный Волович и, ухватив Инну за локоть, подтолкнул к Парийскому и сказал: — Пой, Инна, пой про девушек, а ты, Юраша, бери ее за руку, ноги вперед и — скульптура Мухиной «Рабочий и колхозница».

Инна и Парийский четко исполнили пожелание Воловича: один к одному, как говорится, получилась скульптура Мухиной.

Инна запела:

Клоун выскочил вперед, замахал рукой и, подвывая, как Евтушенко, запричитал:

Алик сидел у телевизора, подливал спиртного, выпивал и похохатывал над балаганчиком. Потом бельевой веревкой обмотал телевизор, поднял его и потащил к выходу.

— Поеду отвезу, — сказал он Парийскому, который возбужденно выкраивал композиционную халтуру для проталкивания на конкурсе художественной самодеятельности с тем, чтобы студия могла жить в клубе на Раушской набережной.

— Куда ты на ночь-то глядя? — крикнул Клоун.

— Обещал, не могу подвести.

— Ну, давай, — сказал Парийский.

Алик оделся и, сгибаясь от тяжелой ноши, ушел.

— В пятницу — прогон! — сказал Волович. — Значит, так, весь монтаж — в одно действие — сорок пять минут, как футбольный тайм. Я подберу музыку. Инна — девушек, два стихотворения Берггольц о блокаде. Клоун — Евтушенко, Парийский — Багрицкий, Поляков — под гитару «казаков» и еще что-нибудь советское, я — какую-нибудь прозу…

— «В круге первом», — достаточно мрачновато сказал Парийский, вздыхая протяжно.

— Погляди, Юраша, — прогнусавил Волович, — серьезно надо.

Парийский сходил к стеллажу, принес Катаева, проходного и ловкого советского графомана, как тут же аттестовал его Волович, и сунул книжку в карман. В книжке было «Время, вперед!».

— С отношеньицем все это сыграем! — воскликнул Волович и подмигнул Парийскому.

— Понятно, — проговорил тот.

Когда Волович и Инна ушли, Поляков тоже заторопился, напоследок выпил полстакана водки и, закусывая сырком, сказал:

— К бабе опаздываю…

— К даме, — поправил Парийский.

— К даме, то есть к абрикосам с пушком, — усмехнулся Поляков и расшифровал свою мысль: — Дороги, автомобили, мосты — ждут меня!

Был первый час ночи. Легли спать.

Свет был погашен. Клоун спросил:

— Понравилась тебе идея Воловича?

Парийский шевельнулся на кровати, чиркнул спичкой. Лицо осветилось кумачово-голубоватым светом. Закурил. Красный огонек маячил в темноте. Приятно запахло сигаретным дымком.

— По-моему, чепуха, но…

— Что «но»?

— Живем в эпоху всеобщего вранья. И нам соврать надо, но честно. Мы сделаем композицию с широкими швами, то есть пробелами, где подтекст будет читаться даже глухонемыми!

Клоун лежал в одежде на матрасе, брошенном у стеллажа. Парийский загасил сигарету, отвернулся к стене и, сунув очки под подушку, уснул. Клоуну сразу стало грустно, он почувствовал себя одиноким, не нашедшим своей обители в этом мире. Клоун смотрел в темный потолок и думал о том, что таких, как он, на этом свете много, да что там — на целом свете, таких много рядом, стоит лишь оглянуться. Вот, например, Парийский. Жизнь свою пустил по инерции, потерял семью, пьет уже не для веселья, а по необходимости, потому что организм требует алкоголя, как автомобиль бензина, иначе не поедет. А Поляков? Сестра — инвалид со страшным, искаженным болезнью лицом. А Алик Петросов? Кто ему мешает придумывать свои оригинальные проекты? Смирился в критике сущего, а своего нет. А сам Клоун? Полуфабрикат человека, заготовка в алкоголики, будущий актер?

Кто придет к ним и расскажет, что такое счастье?

С этими малоприятными мыслями, поворочавшись на жесткой постели, Клоун заснул.

Утром Парийский бродил в трусах по квартире, тяжело кашлял, вздыхал, искал остатков спиртного, чтобы опохмелиться. На работу он идти передумал, потому что дрожали не только руки, но и ноги, и спина, и голова, и волосы на ней. Не обнаружив спиртного, Парийский насыпал на маленькую ладонь таблеток, грустно посмотрел в темное еще окно и высыпал таблетки в рот.

Когда рассвело, проснулся Клоун. Из окна шел ослепительный снежный свет. Клоун радостно вскочил, отряхнулся и выглянул в окно: несколько деревьев лежало на притоптанном снегу.

Парийский спал. Клоун тронул его за плечо. Парийский открыл глаза, воспаленные, с расширенными зрачками, затем нащупал под подушкой очки и надел их.

— Который час? — спросил он хрипло.

— Одиннадцать, — сказал Клоун, заправляя рубашку, мятую и несвежую, в брюки, которых давно не касался утюг.

— Сгоняй в магазин, Витек?

— Я пить не буду!

— Не пей. Притащи мне. А то помру.

— Пошли прогуляемся, — сказал Клоун. — Смотри, день какой и свет какой. Правильно, что с Аликом спилили деревья…

— Сходи. Помираю.

— Да отчего ты помираешь. Я как ни в чем не бывало. Отличное самочувствие.

— Ты молод. Попьешь с мое, тогда вспомнишь.

— Пошли вместе, погуляем, отдышишься. Нужно тебе расходиться, понимаешь? Что ты все, как старец, на койке лежишь! Вставай, пойдем, лучше станет…

Наконец, минут через сорок, Парийский поднялся и лениво оделся. Когда вышли из полутемного подъезда, в котором сильно пахло хлоркой, солнце ударило в глаза. Искрился снег. Небо было голубое. Воздух был прозрачен.