Дмитрий Валовой - Поиск (Экономическая повесть)

– Вы представляете себе, что это самый настоящий обман государства? – спросил кто-то из членов бюро.

– Система неоднократного повтора стоимости многих изделий узаконена действующими инструкциями, и нарушать ее никто не имеет права, – твердо ответил Васильев.

Участники заседания задвигали стульями, стали тихо переговариваться друг с другом.

– Чистая демагогия, – послышалась реплика из группы приглашенных.

Стали выступать. Мнения членов бюро сходились: в тресте сознательно пошли на завышение объема работ.

– Думаю, что дело тут ясное: руководители треста встали на легкий путь достижения славы, – жестко сказал секретарь райкома. – Все они заслуживают серьезного наказания. А Васильев, как видите, так и не понял своей вины. А скорее всего – не захотел понять. Предлагаю к нему применить крайнюю партийную меру – исключить.

Его поддержали. Единодушно проголосовали и за строгие выговоры остальным: управляющему, секретарю парткома.

Так бы и кончилось все, но уже после голосования слова попросил Давиташвили.

– Извините, что нарушаю регламент, – сказал он. – Но я буду краток. Товарищи члены бюро! Считаю, что партийную ответственность должен понести и автор письма.

– За то, что вынес сор из избы? – перебил его секретарь райкома.

– Нет, не за это. За то, что на трестовском партактиве согласился на создание цеха, а теперь выступает в роли разоблачителя! Почему же он, как страж финансов, не пресек сразу безобразие? Почему же подписывал отчеты, если считал их липовыми? И потом: Турский обвиняет Васильева в карьеризме – он-де, мол, рвался к креслу заместителя управляющего. А между тем у нас есть письменная просьба Васильева не назначать его на эту должность! Он на учебу собирался еще тогда… Вообще считаю, если бы заместителем управляющего стал Турский – а его кандидатура тоже обсуждалась у нас, – то не было бы и письма в райком.

Неожиданное выступление Давиташвили возымело свое действие. После короткой, но жаркой дискуссии все сошлись на одном решении: объявить «строгача» и автору письма.

Сразу же после заседания бюро Васильев написал апелляцию в горком партии, в результате проверки которой все взыскания отменили, так как было установлено, что расширение повторного счета процесс закономерный. Васильев, покидая теплые южные края, был в этом уверен. Но не такого он ждал прощанья с Закавказском, который стал для него второй родиной. Совсем не такого…

На следующий день Галина вместе с друзьями Васильева пришла на вокзал проводить его в Москву. Началась новая полоса его жизни и поиска…

Давно схлынул поток первых посетителей. Близился вечер, уже расходились и те, кто пришел после обеда. Это самое лучшее время в первой читальне страны, в крупнейшей из ее трехсот пятидесяти тысяч библиотек. Стихнет шелест страниц, приглушенные разговоры, а если кто и пройдет мимо столика, то шаги – будто через комнату спящего человека. А уж как в городе зажгут фонари, это огромное здание вновь заполнит поток посетителей.

Посмотрев на часы, Васильев закрыл книгу, решительно встал и быстрым шагом направился в регистратуру. У самого входа он столкнулся с Егоровым.

– Я ему названиваю, всех знакомых на ноги поднял, а он тут в книгах закопался. А ну-ка дай посмотреть, что ты читаешь, когда на душе черти канкан пляшут, – протянул руку Егоров.

– О-о… «Жизнь двенадцати цезарей». С древними советуешься? Это полезно…

– Не тяни, говори, – оборвал его Васильев.

– Пойдем присядем, – взяв под руку Васильева, Егоров направился к свободным креслам в углу маленького овального зала.

– Ты не волнуйся. Я и стоя выдержу твое сообщение. За полтора года канители я настроился на худшее, – усмехнулся Васильев. И тут же спросил: – Провалили?

– Не совсем, – усаживаясь в кресло, ответил Егоров.

– Как это понимать?

– Не расстраивайся, операция провала твоей диссертации, считай, сорвана. Я уверен: все будет в порядке.

– Откуда такая уверенность?

– Как ты и предполагал, организатором канители стал Арханов, – начал Егоров свой рассказ о заседании экспертной комиссии ВАКа. – Чтобы задать тон обсуждению, он выступил на заседании первым. Почти сразу заявил: уровень твоей диссертации ниже всякой критики, в практическом отношении никакой ценности не представляет. Договорился до того, что, дескать, отдельные положения диссертации просто несовместимы с марксизмом… Но тут, извиняясь, перебил его мой шеф, которого я посвятил во все подробности твоих взаимоотношений с Архановым. Так вот шеф его спрашивает: «Скажите, дорогой Георгий Иванович, а почему на ученом совете во время защиты диссертации вы говорили о высоком теоретическом уровне и большой практической ценности работы Васильева? Как понимать прямо-таки противоположную оценку одного и того же научного труда? И кстати, это не тот ли Васильев, которому вы во время защиты своей докторской выражали сердечную благодарность за помощь в сборе материала?..» Расчет шефа был верным. Остальную часть выступления Арханов посвятил оправданию своего поведения. И тогда председатель попросил шефа и еще одного члена совета основательнее ознакомиться с твоей работой и на следующем уже заседании решить ее судьбу…

– Огромное спасибо тебе, Андрюша, за такую заботу и поддержку, – растрогался Васильев.

Они еще немного поговорили, потом Егоров заторопился, чтобы успеть просмотреть заказанную литературу, а Васильев направился к выходу. «Диссертация Арханова, в которой он пытается подвести научное обоснование отжившим, расточительным методам хозяйствования, проходит на ура! Мою же попытку показать все изъяны этих методов на словах все признают, одобряют, а на деле столько преград выставляют, – размышлял он. – Особенно обидно, что делается это зачастую не в честной, откровенной полемике на трибуне, а за кулисами. Там бросили реплику, тут высказали сомнение, и вот чьи-то слова уже обросли всякими домыслами и стали „общественным“ мнением».

Мысленно возвращаясь к своей работе, Васильев подумал: сколько еще возникнет трений по мелочам – никому не нужных, амбициозных, связанных с позицией, точкой зрения, уже однажды кем-то занятой, незаметно утвердившейся либо навязанной, а потому долгие годы господствующей, хотя и далеко не самой верной, не говоря уж о ее прогрессивном, новаторском содержании – оно, как правило, отсутствует начисто. Сколько черной, именно черной, а не черновой работы добавляет эта снобистская, эта околонаучная, конъюнктурная возня, сколько она отнимает здоровья и творческих сил…

«Все. Хватит об этом!» – Васильеву хотелось сбросить с себя груз неприятных мыслей, напрочь освободиться от внутреннего, потайного брюзжания…