Дмитрий Валовой - Поиск (Экономическая повесть)

А цензор вынес приговор: запретить, ибо во Вселенной есть высшие власти, которые должны быть нам дороже взгляда женщин. И далее:

Цензор пишет резолюцию: «Запретить, ибо к блаженству должно приучаться не близ женщины, а близ Евангелия».

– Я могу подбросить тебе интересный пример из редакционной жизни, – загорелся Комаров.

– Прошу.

– Недавно прочитал интересный рассказ «Собачка – приманка». Речь идет об известном художнике Фаворском. Когда он делал иллюстрации к книге, то на одном из рисунков в уголке ни к селу ни к городу рисовал собачку. Естественно, художественный редактор всякий раз просил убрать ее. Фаворский начинал спорить, упираться. Когда спор доходил до ожесточения, Фаворский уступал и стирал собачку. На этом обычно усердие редактора исчерпывалось, требования его кончались. Он был доволен: ведь самолюбие было удовлетворено, он сделал свое дело, добился поправки, стало быть, недаром занимает свой пост и ест свой хлеб…

– Интересно. Но сам понимаешь, использовать его в журналистской среде, пожалуй, не стоит. Как диалектик, ты прекрасно понимаешь, что любое положительное явление имеет и теневые стороны. Негативные моменты сплошной грамотности проявляются в том, что добрая половина сознательного населения что-то сочиняет, пишет. От стихов до анонимок. Качество их творений зачастую весьма и весьма… Переваривать редакторам массу этой писанины ох как нелегко. Поэтому вместо твоего примера я употребил бы другой.

– Какой же?

– Лев Николаевич шутливо писал одному из своих друзей: «Если бы я был царь, я бы издал закон, что писатель, который употребит слово, значение которого он не может объяснить, лишается права писать и получает сто ударов розог».

– В какой-то мере ты, конечно, прав, но думаю, что отрицать «дух» ведомственности не станешь.

– Все, дорогой Григорий Евгеньевич, время поджимает… Поехали.

– Жаль, – разочарованно протянул Комаров. – А мне бы хотелось еще о многом спросить тебя.

– Не горюй, остальное почитаешь. У нас с тобой сегодня еще много будет разговоров и встреч. А вечером Ирина нас приглашает в театр. И еще кое-кого…

– Кое-кого? Александр, брось интриговать. Говори правду и только правду.

– И не подумаю. Сюрприз должен оставаться сюрпризом. Через два часа узнаешь.

Ровно в назначенный срок машина мягко затормозила у гостиницы «Москва». Комаров едва успел закрыть за собой дверцу «Волги», как оказался в дружеских объятиях Татьяны и Бориса Антоновых.

– Сколько лет, сколько зим!

– Ба, вот это встреча, вот это сюрприз… Мы же не виделись со времен золотой аспирантской вольницы, – радостно восклицал Григорий. – А ты почти не изменился – вид у тебя такой же спортивный. По-прежнему фехтуешь? Я помню, ты даже выступал за сборную столицы! А на членкора ты не очень похож. Кстати, поздравляю.

Татьяна с запалом тараторила, даже не дожидаясь ответов. Григорий едва успевал вставлять короткие фразы.

– А семьей… не обзавелся?

– Нет, не обзавелся. Оставляй своего Бориса – и поедем в Сибирь…

– Уж если мужа бросать, то ради академика, на меньшее не согласна. Вот станешь им, тогда и подумаю…

– Ты что, приехал мою жену в Сибирь сманивать? – вступил в шутливую перепалку Борис.

– Да ты не бойся, – расхохотался Комаров. – Ведь для этого нужны способности не только экономические!

Долго б, видно, шла еще развеселая словесная кутерьма, если бы не Васильев:

– Друзья мои, я вас временно покину. Пойду прогуляюсь и встречу Ирину.

– А где вы встречаетесь? – поинтересовался Борис.

– У нашего памятника, в Александровском саду.

– Это какой же такой «ваш» памятник?

– Пойдем вместе, и посмотришь какой…

– А что? Пойдем!.. – задорно подхватила Татьяна. – Интересно узнать, что у них там за памятник.

Когда вошли в Александровский парк, Васильев подвел Татьяну и Бориса к обелиску и сказал:

– Вон он, наш монумент.

Борис начал громко читать:

– Маркс, Энгельс, Либкнехт, Лассаль, Бебель, Кампанелла, Мелье, Уинстлей, Мор, Сен-Симон, Вальян, Фурье, Жорес, Прудон, Бакунин, Чернышевский, Лавров, Михайловский, Плеханов.

– Все знакомые имена? – спросил Васильев.

– Откровенно говоря, я кое-кого не знаю, но и ваши имена что-то мне не по глазам. Видимо, стар стал, плохо видеть стал, – съехидничал Борис.

– Об Уинстлее и Вальяне не имею представления, – призналась Татьяна. – Их имена рядом с основоположниками научного коммунизма, а в Большой Советской Энциклопедии ничего не сообщается. Это я точно помню… А ты, Саша, – повернулась она к Васильеву, – ты о них что-нибудь знаешь?

– Теперь знаю…

– А почему теперь?

– Да потому, что, когда мы с Ириной после знакомства в Ленинке здесь прогуливались, тоже вот так терли свои лбы, прочитав некоторые фамилии. С тех пор мы занялись изучением жизни и деятельности этих мыслителей.

– Это интересно. Расскажи…

– Об Уинстлее есть немного в энциклопедии, но здесь его имя высечено не совсем точно. Надо – Уинстенли. Его имя Джерард. О нем сохранились очень скромные биографические сведения. Не только фотографии или портретного рисунка – даже описания внешности истории не досталось. Родился он в графстве Ланкшир 10 июля 1609 года. А вот когда и где умер, никто не знает. Предполагают, что в 1652 году… В молодости Уинстенли был торговцем, но в годы гражданской войны разорился. Сначала нанимался пасти скот соседей, а затем увлекся литературной деятельностью. В своих памфлетах он критиковал прогнившую власть короля, помещиков и церкви. Смело, зло писал Уинстенли: «Священники околдовывают народ и предают его во власть тиранов, ибо они сами за свои проповеди кормятся добычей, которой делятся с ними тираны. Все они враги народа».

Уинстенли так же решительно и бескомпромиссно осудил частную собственность. В памфлете «Новый закон справедливости» он объявил частную собственность главной причиной всех социальных зол. По его утверждению, она виновник того, что люди начали красть друг у друга. Благодаря ей стали издавать законы, вешать тех, кто украл. Частная собственность толкала людей на преступления…

А в «Декларации угнетенных бедняков Англии» досталось господствующим богачам. «Вы и ваши предки, – обращается он к ним с ненавистью, – получили вашу собственность путем убийства и воровства и той же силой удерживаете ее от нас, имеющих на землю равное право с вами. Англия – это тюрьма…»

– Это же Шекспир, – насторожилась Татьяна.

– Исследователи считают, что Уинстенли был знаком с творчеством Шекспира. Не исключают, что он читал «Утопию» Мора. Но с абсолютной достоверностью известно, что Джерард не получил сколько-нибудь систематического образования.