Марина Назаренко - Где ты, бабье лето?

— А пели-то? — улыбнулась Мария Артемьевна. — Что ни делали, откуда ни шли — косы, грабли на плечо — и песняка! Дале-е-ко было слыхать — вон нас какая орда шла.

— Да-а, — сказала Клавдия раздумчиво, — на прогулку выгоняют… Кормить-то нечем, ну ее все погоняют, развлекут, воздухом, витамином подышит. — И вздохнула: — Нет, была бы я сейчас помоложе, все равно опять работать пошла бы, уж так не сидела бы…

— «По-отеряла я коле-ечко, потеря-ала я любо-о-овь», — затянула вдруг Мария Артемьевна.

И Клавдия, и Авдотья, выложив руки на стол, глядя друг на друга, во всю силу, которую еще дозволяли легкие, заголосили:

Далеко было слыхать.

Поначалу первый секретарь горкома вызвал у Зиминой недоверие и даже смутное недовольство — показался чересчур молодым для руководства таким районом, к тому же весьма заносчивым. Постепенно выяснилось, что они с Белоголовым почти одного возраста, но он выглядел по-мальчишески: не очень высокий, худой, круглолицый, глаза светлые, мечтательно-дерзкие, светлые волосы с косым пробором. А за гордыню она приняла непримиримость и жесткость, не вязавшиеся с его обликом. Теперь эта жесткость нравилась ей больше всего — может быть, потому, что надеялась с ее помощью изменить обстановку, навести порядок хотя бы в своем хозяйстве, которое перманентно давало сбои из-за текучести кадров, затруднений в строительстве, из-за нехватки техники, как думала она, а главное — из-за отношения людей к делу, а возможно — вообще, к жизни. В последний пункт и входило понятие «дисциплина», мучившее ее.

— Вот тут заметочка относительно вас, — сказал Белоголовый, держа в руках районную газету — и газету, и заметочку она видела и даже обсудила вчера на планерке. — Что же это, занимаетесь самоуправством, сослали управляющую Центральным отделением в доярки, а положение с молоком оттого в отделении не выправилось? Не умеете работать с людьми, уважаемая? — Он смотрел взыскующе, но ирония так и пробивалась в светлых глазах и в голосе, и она сказала тоже серьезно, однако с подтекстом, в тон ему:

— У нас с вами, по-моему, одна школа, Серафим Антонович?

— Люблю людей с воображением!

— Ну конечно, — осеклась она. И не выдержала: — Где уж нам, серым, из навоза не вылезаем, из мата, не отличаем черного от белого. Я ведь сперва ее бригадиром на ферме поставила, где одни мои «фавориты», — непонятно оговорилась, — но и там людей распустила. А сейчас передовая? Ну, доит хорошо — и пусть доит. А с молоком на Центральной выправимся, есть кое-какие мысли. Бригадира хорошего нет.

— Посылайте активнее учиться. Да здесь особого специалиста не надо. Были бы рвение да радение.

— Они тоже просто так не рождаются, человек должен любить свое дело. Или хотя бы держаться за него.

— А вот тут еще интересно, и уже без всякой, по-моему осторожности: «Уволила, чтобы поставить на ее место близкого человека…»

— Да, жену Филатова! Она-то как раз прекрасным бригадиром была в Сапунове на ферме.

— «…близкого человека, подругу, с которой в отпуск на юг ездила».

Зимина молчала. Третью неделю управляющей Центральным отделением работала Людмила Филатова. Все правильно: в Ялту Зимина ездила с ней.

Но было почему-то унизительно объяснять; что на планерке осудили газету, приславшую сомнительного свойства журналиста по сомнительному сигналу. Еще в день пожара в Холстах, когда поносила в красном уголке Юрку Леднева, возникло в ней ощущение, что невзрачная, со сладенькой ухмылкой бабочка попала в управители по недоразумению. Перевела бригадиром на ферму. Однако и там она опаздывала сама и скотники выходили на работу как попало, порой «молокан» считал, записывал, отправлял — увозил молоко. Как-то Зимина появилась на ферме, а бригадир, не сказавшись, в Москву укатила. «Все!» — закусила удила Зимина и на следующий день отправила ее дояркой в Редькино. Сколько было слез, истерик!.. Но у коров бывшая управляющая, видимо, пользовалась авторитетом, показатели ее даже ошеломили газетчика…

— Не понимаю, чем занимаются наши корреспонденты, — сказал вдруг устало Белоголовый. — Вы знаете, сколько не додаем государству? По области? А по республике — страшная цифра. Искать и искать, где прорыв. Спрашивать с людей за каждые двести граммов, Ольга Дмитриевна. Ищите, спрашивайте. Если надо — давайте думать вместе, как выходить из положения. Мы коммунисты, мы не имеем права… не вам мне говорить…

Молоко! Ради него создавалась, заводилась, работала гигантская, неохватная глазом, а то и мыслью, машина, именуемая совхозом. Молоко… Ради него много лет круглосуточно приводились в движение все части этой машины. Чаще всего Зимина ощущала себя ее главным конструктором, иногда механиком, порой просто приводным ремнем. Каждое утро по сводке узнавала, в каком режиме работала ее машина. И сегодня пробежала глазами цифры — сводка была подробная, по всем шести фермам, четко выражала процент выполнения плана, соотношение его с прошедшим днем и даже прошлым годом. Цифры не превышали вчерашние, она поняла, что режим надо менять.

Выйдя из горкома, бросила шоферу: «На Дальнюю, потом Редькинскую и тогда уже на Центральную!» С самой осени ездила она с водителем. Он и раньше возил ее, знал все повадочки. Высокий, сухощавый, молодцеватый в движениях, он имел совершенно седые, откинутые назад волосы, девушки еще поглядывали на него и с любопытством и кокетливо. Несмотря на белую голову и намечавшегося внука, все звали его Володей. Володя был холстовский, но с молодых лет жил в старой части Центральной, Нагишино.

Машина у Володи надраена как стеклышко, внутри тепло и уютно, на сиденье брошен мех.

— Так и настоящей трепки дождешься… — буркнула Зимина, когда уже выехали за город. — А я и не скрываю: корма из-за дождей упущены, кормов мало, экономим, да, но план попробуем потянуть… Придумаем что-нибудь! — сказала веселее, с обычным неунывающим выражением. — Главное, Федотыч, люди! С людьми разобраться… — Она откинулась на сиденье, уставясь на кидавшуюся под машину поземку.

Нет, она ничего не скрывала и скрывать ей нечего. Она может ответить за любое действие. А Людмила? Что ж, Людмила на месте, а та — та тоже на своем месте…

Решение поставить Людмилу Филатову управляющей Центральным отделением пришло в ту самую минуту, когда поняла, что прежнюю надо снимать. Впрочем, созревало оно подспудно, действительно с тех еще дней, как отдыхали в Ялте.

В Ялту они выехали сразу после открытого партийного собрания, на котором подвели первые итоги хозяйственного года. Филатов и Светлана провожали до Москвы, и последнее, что увозила с собой Зимина, были два лица на московском перроне: дорогое Светланкино, узенькое как у лисенка, отчаянно желавшее ей радости и счастья, уверенное, в чем то счастье заключается, и оттого сияющее, и грустно насмешливое большеглазое лицо Филатова, также желавшее счастливого отдыха, но уже ей и Людмиле, и она, считая неловким отвлекать его взгляд от жены, глядела больше на Светланку.