Марина Назаренко - Где ты, бабье лето?

— Почему коров не выгнали на прогулку? — сдерживая себя, мрачно спросила Зимина.

— А мы к пустым кормушкам не загоним их! — крикнула Василиса Потапова. — Все ждем — гидролиз из Сапуновской церкви привезут, как привезут — обязательно выгоним. И холодно, ветер сегодня знойкий.

Ветер был действительно силен, гуляла поземка по полям, ползла, крутилась полосами. Но Зимина знала, что доярки и скотники не верили в полезность этих прогулок. Как люди, не занимавшиеся гимнастикой, не верят, что она необходима им. Ну как же — гони в пустое снежное поле, делай пробежку, обескураженные коровы упираются, рвутся домой, скотники нервничают — одно мыканье.

— А что за обстановка на скотном? Олег, ты бригадир, ты директор на скотном, тебе отвечать. Ты почему допускаешь грязь? В Сапунове, в старом помещении, навоз убирается вовремя.

Худенький паренек вытянулся у стола, как школьник, — какой уж директор!

— И сами посмотрите на себя: точно вываляны в навозе!

— А что нам — по телевизору показываться? — крикнула Василиса Потапова.

— Даю три дня сроку, — сказала Зимина непримиримо. — Чтобы все было вымыто, коровы вычищены, приеду — проверю. И чтобы мат не висел на скотном. Корова — что человек, и обычное слово понимает.

Солнце стояло над лесом, светило размашисто, желтя снега, покрывая поля таинственной густеющей синевой. Из «уазика» видно, как подтопило верхний слой — он слюдяно отсвечивал там, где падал косой желтый свет.

«Как ни хорони Сапуновскую ферму, а надои и забота о животных у нее не хуже, чем у фаворитов», — говорила на планерке Галина Максимовна. Словечко-то какое: «фавориты»! Зимина слышала его и на Дальней ферме от доярки, не кончавшей и пяти классов, удивилась, а теперь поняла, что оно реет над фермами. «Уж не Женька ли Алевтинина запустила? — прикинула Зимина. — С нее станется. С ее новомодными идеями. Отделались от запьянцовской Сабутыкиной, переманили к себе свекровушку, Татьяну Ледневу. А это ох как не просто — семейные звенья. Все с ног на голову! Смотрите, какие лидеры, „фавориты“ их раздражают. Посмотрим сейчас, что за лидеры — отчего вас лихорадит».

Едва начинала думать о фермах — у себя в кабинете, ночью ли, по дороге ли, перед нею тотчас являлись ряды черно-пегих коров. Длинный-длинный настил, а справа и слева держат равнение рогатые черно-белые, черные морды. Чаще, пожалуй, представлялись проходы с другой стороны — с той, где доярки таскали коллекторы от вымени к вымени.

Конечно, не просто доить разом сорок восемь коров. Много. На пределе возможностей человеческих…

Ей вспомнилось, как выходила мама к крыльцу встречать из стада бело-розовую, в золотистых подпалинах Боярку: «Родимушка моя, Боярушка, Бояра, пришла красавица, иди хорошая», — ласково приговаривала она. Боярка, косясь добрым глазом, брала протянутый ломоток хлеба и отворачивала к воротам — белое вымя тяжело, выжидательно колыхалось, подшлепывая по ляжкам, не помещаясь в раздвинутых ногах. Да было ли хоть одно такое на фермах совхоза? Как они доят? Подержат чуток — молоко вжик по трубе и уже еле брызжет, раз — и отщелкнут коллектор, раз — и отщелкнут. Галина требует сдаивать последние капли вручную, в отдельные кружки, — да разве успеешь? Это значит, еще сорок восемь — пятьдесят раз наклониться. Много, много сорок восемь коров в одной группе! И опять бело-розовая Боярка проплыла перед мысленным взором: утром ведро молока, в полдень — доенка, вечером столько же. У Алевтины расклад семнадцать литров за сутки считается добрым. Да разве это добро? А в Редькине эти дни девять литров с коровы. Ищи, Зимина, а они — как уж привыкли… У нее заныло в груди, заломило, подвалило к горлу — что-то часто теперь ломило, а давно ли из отпуска?

Вон и церковь с укором смотрит, обезглавленная прошлой зимой. Когда-то в селе шибко торговали, шибко гуляли на ярмарках в престольный праздник Сергов день (Сергиев!). Ей представилось, как блестели глиняные горшки, бочки с медом, как кровяно краснела поспевавшая к тому дню смородина — среди лошадей, возов и палаток, обвешанных цветными флажками. Булыжная мостовая была тут с незапамятных времен — прикатывали из Бухолова, из Середы, из Шаховской, Осташова — гулял народ, торговал, наживался, веселился. И теперь Сапуново еще большая деревня, под церковью в речушке, которой не дают замерзнуть ключи, водоворотики, вон бабы белье полощут. И тут на зиму многие уезжали, и тут в частных домах было всего коров десять да овец два десятка, но магазинчик функционировал, привлекал людей, проезжих и из соседних деревнь — толпятся вон у дверей, набивают торбы хлебом. Себе на неделю, скотине — не обделят и кроликов. Вот дожили! Что делать. Комбикорма и зерна на всех разве хватит? Совхоз урывает для тех, кто сено сдает, А им и этого мало, разворачивается люд. Уж на что Алевтина Грачева каждое лето накашивает-насушивает две-три тонны и зерна, комбикорма получает порядком, но, чтобы кур, поросят, корову кормить, ей не хватает. Она-то ловка, ездит в Волоколамск на базу, подряжается с бригадой мужиков-леваков разгружать вагоны с комбикормом, и за это ей на базе отваливают. Кто знает, как разгружает, поди, командует больше, к мужикам подсыпается — ей кто хочешь поможет за смехи-шуточки, за то, чтобы рядом вертелась такая бабочка. Но уж хлеба, конечно, не столько из магазина домой волочит, как эти. А что станут делать, когда магазина не будет? Не будет — и все, от Центральной до самого Редькина? Одно пахотное поле раскинется по буграм и горушкам… Куда денутся со своей скотиной? Вряд ли осчастливят Центральную, переберутся поближе к Москве, к детям. И тут Зимина сама себе улыбнулась: в новом землеустройстве Сапуново с его магазинами и фермой, и даже церковью, еще существует. Поживут пока люди. Конечно, если проект утвердят. А надо, чтоб утвердили…

Подъезжая к ферме, взглянула на часы: время прогулки. Но коров нигде не было видно. Ворота и в старом и в новом скотном закрыты наглухо, на затоптанном снегу следы сенажа, подмерзшего комьями. Рвано доносилось глухое мычание.

Она приоткрыла ворота старого помещения, протиснулась боком — длинный протяжный мык врезался в уши. И тотчас в дальнем конце и в ближнем замычали надрывно, не приветствуя — жалуясь! Словно поняли, кто явился. Рев покатился по обоим рядам, по головам — голодный, возмущенный, призывно-короткий и трубный, рвал теплый удушливый воздух, поднимаясь до крыши, распирая стены.

Зимина откинула капюшон, перешагнула транспортер, ползущий с навозом. По проходу навстречу растерянно шла Алевтина, со скребками в руках застыли Женя и Татьяна Леднева — все трое здесь были!

— Почему коровы не на прогулке? — вскричала, не здороваясь, Зимина. Алевтина что-то вяло проговорила, гнев спазмой сдавил горло Зиминой, сжал голову. — Сейчас же вывести! — она повернулась, вышла и почти бегом, задыхаясь, дотянула до нового скотного.