Марина Назаренко - Где ты, бабье лето?

В семь утра машина катила по черному изъезженному шоссе. Слева над лесом разливалась заря, и свет ее был на всем: летели мимо снежные розовые поля, розовые комкастые отвалы вдоль шоссе, цветная деревня с розовыми крышами.

Зимина и теперь вставала в шесть утра, а иногда в четыре. Два раза в неделю бывала на утренней дойке, три — на вечерней, чередуя фермы, старалась попасть на планерки в отделениях. С середины февраля работали отделениями — все рабочие получали наряды на месте, отчитывались перед своими управляющими. Нет, не только Бокановым приходили на ум такие решения.

В Сапунове каждый день бульдозеры готовили площадку для нового скотного. Московский хлебозавод отпускал патоку. С Украины подбросили овощей — свеклу, морковь. В прошлом году с одним председателем колхоза ездила Зимина туда для обмена опытом, и там теперь были друзья, всегда готовые выручить. Комбикорм тоже доставать удавалось.

И все же цифры по молоку падали. Корма старались растянуть до мая, берегли, жадничали. А главное — подводили люди. Скотники выходили на работу шаляй-валяй, слесари запивали, могли и смену сорвать, трактористы опаздывали с кормами, особенно по утрам. И часто звучало в ушах Ольги Дмитриевны трубное, негодующее мычанье.

В конце февраля состоялась балансовая комиссия. Зимина, конечно, сказала то, что думала: «Все! Буду и дальше лишать премий, переводить на менее престижные, на более трудные работы. Увольнять, в конце концов! У меня много пришлого народа, не желают принять наших порядков — пусть едут, откуда приехали. Или будут работать, как в своем хозяйстве, или пускай убираются».

Искусство (кино, театр, литература!) изображало руководителя в одолении какой-либо задачи. Одной! Ну, еще двух-трех походя. В жизни проблемы накатывали лавиной, она должна была противостоять, вернее — выстоять, не рухнуть. Никто в совхозе не решал вопросов так быстро, как Зимина. Работа сделалась ее существом, она не представляла себя без нее. И каждый новый день ожидала с какой-то запальчивостью.

Людмила ухитрялась приходить раньше Зиминой — впрочем, Филатовы жили в Центральной. Она носилась по территории, постукивала по прибитому снегу каблучками щегольских сапожек, заглядывала на фермы, сверяла цифры, покрикивала на слесарей, пересмеивалась с шоферами, обдавая влажной улыбкой, понукала механизаторов, врывалась в кабинет директора с требованием, предложением, а то с очередной докладной.

Когда Ольга Дмитриевна приехала, на каменных ступенях административного здания уже стояла Людмила. Увидев «уазик», сбежала вниз, поднялась на шоссе к машине:

— Что будем делать? Барсуков опять загулял, а с водой еще с ночи горе: где-то что-то свинтилось, нечем баки мыть, трубы, можем смену сорвать. Давайте Суворова снимем с ремонта?

— Зачем Суворова? Надо этого — родственника Рыжухина — он же хороший слесарь! А Барсукову вкатим по первое число.

— И еще. Я уверена, это диспетчер гаража потакает ребятам — такая птичка…

Зимина повернула в гараж.

Машины были еще на приколе, шоферы и трактористы постукивали, поигрывали ключами.

— Надо, ребятки, пораньше корма возить.

— Сейчас, сейчас выедут, — пропела диспетчер, затянутая в серенькую курточку, в красной шапочке набочок, в круглых, на цепочке, очках, и показалась вдруг Зиминой птичкой-насмешницей.

Пока была в Ялте, кабинет перекроили. Она давно хотела уничтожить заднюю комнату, и теперь это было единое светлое, большое, несколько вытянутое помещение, отделанное веселым деревом. Правую сторону занимал ее стол, к нему примыкал длиннющий и узкий, густо обставленный стульями, такой удобный для заседаний, планерок.

Не успела раздеться, как вошла Сабутыкина — та самая доярка, что работала прежде на ферме с Алевтиной Грачевой. Уже две недели, Сабутыкина не у дел.

В хорошем кожаном с мехом пальто, скромно покрытая темным платком, она тихонько придвинулась:

— Пришла узнать, нет ли места, я пошла бы работать.

Только вглядевшись, можно было понять: что-то в женщине не так, темные глаза смотрели странно, беспокойно и вместе с тем отчужденно, будто не ждали ничего хорошего, щеки ввалились, звероватая пахмурь лежала на узком лице. И эта пахмурь, нелюдская отрешенность вызывали в Зиминой почти омерзение, словно видела «дно», о котором читала лишь в книжках, о котором не вспоминала в обычной деловой сутолоке, в нормальной жизни. Ах, она свела бы их всех, изъеденных пороком, в единое место. Как прокаженных. Говорят, и прокаженных теперь вылечивают. В лепрозориях, не на глазах. Механик Барсуков пятый день не выходит в отряд, пятый день на Центральной перебои с водой. К чертям собачьим его, к чертям…

— Нет, — сказала Зимина, сдерживаясь, глядя на Сабутыкину и улавливая запах перегара. — Мы предоставили вам все условия: квартиру, работу, а вы пьете.

— Я сейчас не пью…

— Ну как же, я вон где сижу и слышу, — уже наклонив голову, глядя исподлобья, сказала Зимина. — Мы бы вас давно уволили, некем было заменить. Теперь ищите место. Поговорите с мужем. Думаю, вам лучше уехать, откуда приехали. — Ее вдруг передернуло: — Атмосфера без вас будет чище.

Женщина постояла, все так же отрешенно глядя, покивала головой, повернулась и пошла.

Филатов ворвался сурово-озабоченный. Но, взглянув на Зимину, обеспокоенно наморщился:

— Случилось что?

Она только вздохнула, сказала живо:

— Ну что, надо, чтобы с водой все нормально было, — чтобы смену не сорвать. — Хотела про шурина Рыжухина сказать, но произнесла другое: — Людмила предлагает Суворова подключить — снять с ремонта, пускай только водой занимается! Не знаешь, выехали из гаража?

— Да нет, я только что там был.

Она набрала номер:

— Октябрина! Попроси Сашу Суворова к бригадиру техники зайти. Да, сейчас. А как с машинами — вышли?

— Все, все вышли — три на фермы, одна к кормоцеху. Как были вы, минут через пятнадцать вышли. А Саше я скажу.

— Говорит — вышли, — усмехнулась недоумевающе Зимина.

— Ох и сильна еще тенденция к обману! Что это: русский человек или наше неумение руководить? — Филатов поглядел на нее жалеючи. — На мосту через речушку у Васильевского машина сгорела. Шофер с бочкой с дачных участков столкнулся с погрузчиком, увезли в больницу. Конечно, пьяный.

Она схватилась за телефон:

— Убейволк! Доброе утро, как дела? Ах, нор-маль-но?.. А как без погрузчика будете обходиться?.. Да, что на мосту?..

Завгаража Убейволк приехал с Украины, добрый мужик, однако не без хитринки. А кто теперь без хитринки? Филатов сам видел черный остов машины, оттащенный краном с шоссе. Ему казалось, в деревне всегда случалось что-нибудь дикое: то кого-то сбивали на шоссе, как Степана Леднева, так, что мозги в шапке остались, то убивали кассира — поехал выдавать зарплату, а в лесу нагнал шофер-соседушка, то пьяный отец, стащивший мешок комбикорма с фермы, отдал руль сыну-подростку, а сын опрокинул трактор, погибла сестренка в кабине. И в основе всего — вино, вино. Не вырваться с ним деревне из дикости.