Марина Назаренко - Где ты, бабье лето?

У «сжатых сроков» имелась, по-видимому, скрытая возможность пружинить, растягиваться: сосед-писатель забросил работу и целые дни проводил с ними. Людмила организовывала поездки, прогулки и делала это со свойственным ей напором и ловкостью. Глядя на молодую, неутомимую, спорую в движениях женщину, с постоянно возникающими в белокурой ее голове идеями, которые тут же осуществлялись, Зимина подумывала, что в управляющих она, пожалуй, была бы интересна.

Рев всполошенных коров, гулкое отрывистое мычание, крики женщин, понуканье, хохот, ругательства — все вместе висело, мешалось под высокой крышей скотного, огромного, как какой-нибудь цех на заводе, отдавалось звоном в голове. Откинув капюшон куртки, Зимина вприщурку смотрела, как доярки перемещают упирающихся коров, не желавших покидать привычные стойла. Это была ее идея: нетелей, то есть которые впервые должны телиться, вывести из группы, поставить отдельно, поменять местами с другими. Новотелых — отдельно, стельных — которые в «запуске», «причинают» — тоже особо. Последним можно укоротить рацион, первым увеличить и так далее. А то дают корм всем одинаково. Вчера на планерке она говорила об этом, но еще точно не представляла, как следует поступить.

А сегодня с утра кинулась «делать революцию». Объехав фермы, убедившись, что молоко «падает», вернулась в Центральную. «Ах, Галина-малина, разве нельзя было раньше понять, что так вернее?» — думала она, следя за Галиной Максимовной, постукивающей сапогами сорокового размера по бетонным плитам.

Отел уже начался, но шел туговато. На Сапуновской ферме у Алевтины корова одарила тройней, телята были хороши, но корова погибла, сразу не встала. У звеньевой Василисы Потаповой, большой, жилистой и горластой, одна тоже принесла тройню, но телята родились мертвыми («А хорошие были! Запутались в пуповине»). Мать, однако, стояла уже в группе, плохо ела, что ни давали — не поправлялась.

— Глянь, как в гробу стоит! — тихо сказала Маня Пыркина, молоденькая доярка.

— Выбраковывать надо, — решила Зимина. — Я скажу сейчас Галине Максимовне.

Маня Пыркина печально-тупо смотрела на корову, поразив Зимину странной схожестью с нею.

— Ты сама-то как в гробу стоишь, — сказала вдруг Василиса Потапова. — Ты погляди, погляди, Ольга Дмитриевна, в кого превратилась со своим дурендеем.

Маня отвернулась, а Василиса подвинулась к Зиминой:

— Забижает он ее, муженек-то хороший. Пьет вкруговую и ее тузит и мытарит — пропадет девка. Понесла было, да скинула. Дружки у него в этой шараге — в мастерской. Он тоже на ремонте сейчас. А там один Барсук чего стоит.

— Маня, — позвала Зимина.

Но Маня только отворачивалась.

— Я поговорю с ним, Маня.

— Нет, нет, не говорите!

И Зимина поняла, отчего у Мани такой вид: лицо исплакано!

А вообще, ей нравились подобные русские лица: узкое, цвета нежного, серые глаза широко расставлены и носик прямой. Но ведь такие умеют прибирать мужиков к рукам! Она даже порадовалась, когда Митя Пыркин привез из Волоколамска жену («Вот ведь женился по-человечески!»).

— Ладно, найдем место, чтобы не пил.

Она обошла еще три таких же гулких помещения, которыми действительно гордилась, и собрала доярок.

Большой красный уголок был украшен лозунгами и призывами, списком депутатов сельского Совета и стендами «Наши дети», «Наши дети рисуют». Со стендов смотрели ребятишки, придавая красному уголку неожиданную уютность, домашность. Рядом с мамами жила фантазия их мальчиков и девочек.

Галина Максимовна сидела подчеркнуто молчаливая близ прилавочка-лоточка с товарами первой необходимости и дефицитными (чтобы доярки не ездили, не носились в город бесперечь). «Как подсмотрит что где — так и внедрит, больно новшества любит», — с нажимом, подразумевающим насмешечку, говорила про Зимину Галина Максимовна, которой тут почему-то ничего не подходило. «И что они маломерки какие-то присылают? Дай вам, боже, что нам негоже».

— А я вчера рубашку ночную хэбэ взяла — такая штучка, всего за пятерку, — сказала вдруг Маня Пыркина и, опустив голову, улыбнулась чему-то своему.

— А я батничек, смотрите какой, — приоткрыла вороток халата Роза Ибрагимова-Рыжухина, сидевшая со свернутым мешком, зажатым под мышкой. Эта хорошенькая Ибрагимова-Рыжухина с восточными черными глазами, с задумчивой улыбкой на плосковатом лице надаивала больше всех, будто двойная ее фамилия предопределяла увеличение. Впрочем, у мужа, у Петра Рыжухина, фамилия одинарная, но он тоже не последний механизатор.

Женщины расселись — все разные, одни чистенькие, в шапочках, другие в грязных халатах, платках — помоложе, постарше. Рядом с Ибрагимовой хихикала худенькая, скособоченная Кучкина. Кучкина надаивала меньше всех.

Зимина с карандашиком высчитывала надои существующие и предстоящие — если собирались выполнить обязательства и получить премии — и объясняла расчет премий за двести граммов.

— Дорогие женщины, по Московской области не додают ежедневно пятьсот тонн молока, по республике — тысячу четыреста. А мы обижаемся, что масла не хватает, сметаны — откуда возьмутся? Мы требуем ситца, полотна, а не додаем московским рабочим каждый день миллион бутылок молока. Наглеем? Или как?

— Ну да, у меня не коровы стоят, а быки, а на них молоко делят: головы! — взорвалась Кучкина — хихикающего личика как не бывало, горбился немолодой обиженный человек.

— Плохо надаиваются, никак не телятся — спрашивать просто! — сверкнул жгучий глазок Ибрагимовой-Рыжухиной, и Зимина поразилась: «Ишь, звереныш, где ей со свекровкой ужиться?..»

— Начнется большой отел в феврале — марте — пойдет молоко, — вставила и Галина Максимовна, хотя знала, что «быки» останутся «быками», если не сбросить со счета их головы.

— Вон как главный зоотехник-то жалеет вас — она у нас жа-алостливая! — В одно это слово уложилось все негодование Зиминой. («Уже пять раз собрала бы, мозги вправила, корма проверила бы, скотников пробрала!») — Коровы, посмотрите, на что похожи: каждая третья по крестец загажена — почистить нельзя? Какого молока хотите от них? И выбраковывать надо вовремя!

— А мне дают выбраковывать?! И жалеть мне их нечего! Их есть кому пожалеть! — раздувалась над столом Галина Максимовна, отвечая Зиминой, но стоя лицом к дояркам. — И корма проверят, и мучки хвойной завезут, и кашу с утра забросят! Не то что Сапуновской ферме. Они же «фавориты» у нас, и понимают это, и помахивают, когда требуешь. Кормушки не чистят — гнилью несет! А кто сдаивает последние капли, в которых самый жир? Зачем кружки выданы? Третьего дня приехала — коровы не гуляны. Думаете — сегодня выгнали? — Она вбивала в них слова, словно гвозди.