Марина Назаренко - Где ты, бабье лето?

— Вы о Зиминой не извольте беспокоиться, в вашей адвокатуре Зимина давно-о не нуждается, а как я наблюдаю — она уже как бы и в тягость ей, — держа руку на бедре, подрагивая ногой, гаерски осклабился Жук, поведя знающими глазами на Зимину, и она ужаснулась и гаерству его, и точности удара под дых.

И вдруг, словно пущенный катапультой, выметнулся сбоку белый кулак. Она только успела предостерегающе крикнуть: «Мужики!» — как Жук кулем рухнул наземь — то ли от неожиданности, то ли оскользнулся.

— Мужики! — крикнула она опять гневно-растерянно, но Константин Иванович уже повернул к шоссе, подняв широкие плечи, показавшись ей вдвое выше, — сердито отлетали полы щегольского летнего пиджака, и было видно, как на скором ходу ногу он все-таки подволакивал.

Жук стоял, ухвативши ладонью скулу.

— Размахался, понимаешь ли… — угрожающе шелестел он, и ненавистью наливались черные, непроглядные вдруг глаза.

— Ладно, ладно, Саша, он старый, легко обижается, не нужно, Саша, ладненько? — приговаривала Зимина, подавляя желание кинуться за Константином Ивановичем.

— А ворошилочку перестроить надо, — продолжала миролюбиво, — чтобы не перевертывала валы, а разбрасывала, растрясала, скорее просохнет.

— Вот вы и скажите механизатору, — зло отмахнулся Жук. — А то меня еще пошлет.

— Да ты что-о? Ну-ка, иди договаривайся!

Пахло сырой землей, свежескошенным и сухим сеном, запахи распирали грудь, кружили голову. Заходились в небе жаворонки и один за другим камнем падали, словно в потаенное место.

Она и не старалась догнать Константина Ивановича. Доехав до редькинской столовой, хмуро и молча села перекусить.

— Вас уже вызванивала Александровна, телефонограмма больно строгая из горкома, — сообщила повариха.

— Нету меня и не было!

С тяжелой головой, со стесненным сердцем поехала к силосной траншее у Сапунова, накричала там на учетчиков за то, что не окосили крапиву и бурьян вокруг. И кинулась к Дальней, где укатывали в курган траву.

Учетчица сидела в разнотравье на скамеечке с влагометром. Край высокой фуры задирался вверх, тонны рушились на курган. Два трактора-бульдозера, гусеничный и колесный, елозили по нему: вихрастые, все в сене, гусеницы разравнивали, растрясали, а колеса в рост человека утрамбовывали, укатывали. И сглаживали что-то взъерошенное, непристойно озлобленное в душе Зиминой.

Поля, поля, поля… Когда надо убирать, они словно бы увеличивались. Машины в них прямо-таки терялись. Посмотришь вечером — парк забит, загружен, днем машин катастрофически не хватает. В хорошую погоду, конечно, справились бы, но сейчас?.. Зимина металась с поля на поле. В голове прыгали цифры: тонны, гектары, складывались, множились, делились. Впрочем, она любила это тревожное и такое знобкое состояние ответственности, и к концу дня гнетущее впечатление от утренних происшествий поистерлось.

В голове гудело, что-то тяжелое распирало ее. Уже возвращаясь, проскочила Холсты, как вдруг почудилось — люди мечутся по деревне. Она свернула в прогон, въехала против дома Клавдии. Остановила машину и, навалившись на руль, огляделась.

В разных концах и на усадьбах шло движение. Ворошили, складывали копны, а кое-кто и косой орудовал. Клавдия, в белом платке, в белой кофточке, шевелила граблями сено против собственного дома. Рядом с ней паренек в пего-голубых штанах, младший из Ледневых — Зимина видела его на новоселье у Юрия. За ним — немолодая статная женщина, показавшаяся знакомой. Ну вот, а ей-то уж представилось бог знает что… Она вышла из машины и, помахивая руками, медленно пошла к ним, стараясь не ступать на сено, поглядывая с улыбкой по сторонам.

Они продолжали ворошить, словно не видели.

— Добрый день! Сохнет?

— Здравствуйте, — не останавливаясь, обронила Клавдия.

— Кое-как подсыхает. — Вторая женщина облокотилась на грабли, посмотрела на Зимину вопросительно: — Не узнаете? А в прошлом-то годе были у меня в Лебедушках?

— Капитолина Важенина? — как стихи, пришедшие внезапно на память, выговорила Зимина и засмеялась: — Ты как сюда попала?

— А я говорила — сродственники у меня здесь, брат покойный на ней вот женат был. Я козу на дачницу оставила — и пришла. Ночую сегодня.

— Ну, иди, иди, давай посидим, ты-то мне и нужна! — обрадованно говорила Зимина, направляясь к лавочке у палисадника и впрямь чувствуя удовольствие от встречи.

— Валерка, принеси водички, — попросила Капитолина.

— И мне захвати, — велела Клавдия, обтерла концом платка потное лицо и пошла, переваливаясь и наклонив торс вперед, словно издали метя на лавочку. Ольга Дмитриевна помнила, как несла она икону вокруг дома Бокановых, и сейчас показались ей те же строгость и суровость в опущенных плечах Клавдии, в складе губ.

— И мне, Валера! — крикнула она.

Валерка живо притащил ведро и две кружки.

— Эва, милый, бычку, что ли? — укорила Капитолина.

— Ничего, попьем. Вода-то больно хороша в том колодце, — сказала Клавдия. — Уж как другой раз болеем, а глядишь — опять подымаемся. Я примечаю, с нее — как есть живая вода.

— А ты так и живешь здесь? — спросила Зимина Валерку.

— Ага, — шмыгнул он носом. Он еще больше раздался в плечах, и что-то ледневское, крупное, добродушное, обозначилось в нем — в лице и в глазах. Толстую нижнюю губу, то и дело по-детски отпадавшую, он старательно подбирал, даже прикусывал.

— Вот который раз косим с ним. Две недели пройдет — опять косим. Мишке, бычку, хватит, на овшаник до крыши наложили. Он кладет, а я с приполом соли стою. Брошу горсть — другую — он опять слой положит.

— Не знаю, у нас сено никогда не солили, — сказала Капитолина.

— Да и я не солила. А тут положила вот так же на овшаник — оно у меня и загорелось. Гляжу — пари́т. Тут батька его покойный приходит — Степан всегда помогал мне: дров напилить, сена накосить. «Ой, говорю, что делать-то будем, скидывать, что ли?» — «Нет, говорит, сейчас сделаю». Полез, одну сторону завернул на другую, посолил, потом ту посолил — и дымить перестало. С тех пор и солю. Вернется Валерка опосля армии — обязательно корову опять заведу.

— К бабушке вернешься? — посмотрела на Валерку Зимина.

— А почему не вернусь?

— Да кто тебя знает. Пойдешь в сантехники в Москву.

— Мне управляющий велел в понедельник приходить, трактор даст, — солидно сказал Валерка и тоже сел, положив локти на широко расставленные коленки, свесив руки меж ними чуть ли не до земли. Но поглядывал в другой конец, так что Зимина невольно спросила:

— Это кто там, не Боканов?

— Он. Он, когда косит, всегда протез привязывает. А то ему никак. Он и Борис Николаевич — они как бритвой стригут.

— Ну-ну, я и гляжу, да не пойму. А в Лебедушках, — повернулась она к Капитолине Важениной, — много травы?