Марина Назаренко - Где ты, бабье лето?

И накосила урывками видимо-невидимо. Катерина Воронкова и соседи Свиридовы помогали сушить-ворошить, и Женька когда выходила, прикатив коляску со Степашкой. Теперь в трех местах стояли высоченные копны. Одну-две выделит Катерине — той с больным мужем ничего не сдать, не увезти, а зерно для кур тоже надо получать за что-то. Да и помогала Катерина безотказно.

В Петров день двенадцатого июля погода состоялась на диво. Домой Алевтина приехала сразу после трех и сразу побежала к Свиридовым и Воронковым, предупредила, что придет трактор с тележкой. Юрка еще утром обещал отпроситься.

Она переоделась в платье из легкого шелка, сиреневое, в нежных разводах, такое неслышное на теле, — любила Алевтина надевать его на уборку сена. Нравилось, как обтягивало грудь и бедра, загорелые руки и шея выступали красиво. Волосы сколола высоко на затылке — собранные так, они молодили ее больше, чем распущенные по плечам, яснее открывалась прелесть крупного, с тупо обточенным носиком темноглазого лица.

Тракториста дали хорошего — доброго, хотя и нравного, Петра Рыжухина. Он быстро свозил сено в Редькино, взвесил — в одном возе двести, в другом триста килограммов. Второй раз она даже не ездила с ним. Прямо за прудом, на бывшей усадьбе старой пастушихи Афимьи, где оставались еще три копны, передохнула в холодке под липой, куда закатили Степашкину коляску — он и поиграл, и снова укачался.

Рыжухин управился скоро — катал лихо.

Юрка клал возы, Анатолий Свиридов, Петро и Алевтина подавали набирки, Катерина Воронкова с Женькой подгребали что оставалось. Петро не обязан был подавать, а подавал.

— Это, может, тебя так прозвали за волоса — «Рыжухин»? Какая-нибудь милашка. А ты Рыжов был?

— А я нешто рыжий? — подозрительно скосился Петро.

— Да нет, ты блондинистый, а это просто хорошо сказать: «Рыжухин ты мой», — меленько говорила Алевтина, взметая на воз набирку.

— А-а, — он поддел чуть ли не копну на вилы.

Светлые жидкие волосы прядями падали на коричневое остроносое лицо. Он втыкал вилы в сено враз с Алевтиной, вскидывал на нее глаза, и она смеялась, чувствуя, как отпускает привычное на людях напряжение: Петро ничего не знал про них с Юркой! И она любовалась Петром и Юркой, хватавшим на возу охапки. Там он перекладывал их в разные стороны, утаптывал. Теперь он больше, чем прежде, видел ее в работе, а ей и этого было достаточно.

— Равняй углы! — присматривалась к возу Алевтина. — Клади на ту сторону, чтобы в середине ямочка была! Свиридов! — кричала. — Надень рубашку, обчешешься! — На белое, в поту, костлявое тело Свиридова налипли сено, головки пожухлых цветов.

— Ничего, пусть кровь полирует!

Как в давние времена, смеялась Алевтина, командуя Юркой, Петром, Анатолием, покрикивая на Женьку:

— Сено-то какое — ягода! Сухое, зеленое, в самый раз. Настоящее сено! Сейчас привезу — спросят, где это взяла такое?

Духовитый запах сшибал с ног. В него вплетался сладкий, дурманно-медовый. Алевтина отходила поглядеть Степашку и вернулась бегом:

— Гляжу его и думаю: что это у меня настроение такое хорошее? А это я под липой стою! Петро! А сегодня ведь Петров день, ты именинник!

— Что-то с утра я этого не заметил.

— Так что мы поздравляем!

— Вообще-то Роза обещала вечером праздничный стол, — признался Петр и вскинул охапку в четверть воза.

— Нет, какой мужик, а? — восхищалась Алевтина.

— Ты все же ему поставь бутылочку! — откликалась и Женька.

Охапки взмывали над мужчинами, женщины подгребали последки.

— Будем увязывать? — спросила Катерина, отесывая граблями воз.

— Да нет, так довезем. Сразу на весы и на место. Я тебе запишу двести килограмм, Катерина!

Позже, стоя у крыльца, она смотрела через огород на дорогу к Сапунову, по которой Петро гнал свой синенький трактор уже без тележки в Центральную. Гнал со скоростью автомобиля. «И зачем так? — подумала она, поеживаясь. Оживление прошло, наваливалась усталость. — Нет, не устоит погода, ишь, холодает к вечеру, опять засинивает».

Летел липовый цвет, падал, коричневые стружечки-опилочки засыпали дорожку, траву, стол в палисаднике, воду в бочке.

«Егор Кузьмич» — только так звали в районе работники между собой секретаря обкома, и проявлялось в том особое к нему отношение. Зимина бывала в Москве у Егора Кузьмича и никогда не возвращалась без поддержки.

И в этот раз после того, как обсудили результаты анализа силоса и сенажа и прошлись по адресу ретивых благожелателей и собственного к ним внимания, Ольга Дмитриевна пошутила, что одна выгода в этих обстоятельствах все-таки есть: это непланированная возможность свидеться с секретарем обкома и поговорить о действительно насущных проблемах. Если смотреть с сегодняшних экономических позиций, одно дело волнует: строительство нового дачного поселения. Разрешили его в таком неудобье, что дорожные строители разводят руками: нет машин, способных одолеть болота, нужно обращаться в Госплан. А без помощи Егора Кузьмича… («Вы же понимаете».)

И Егор Кузьмич обещал подключиться, приготовить письмо и, естественно, сделать звоночек.

В последний раз Егор Кузьмич был в совхозе Рождественском весной и проехал с директором и парторгом — тогда Филатовым — почти по всем направлениям доступных дорог, живо интересовался хозяйством, подметил соответствие его с проектом нового землеустройства, подробно выспрашивал о «неперспективных» селах и остался довольным, что в проекте их меньше, чем в утвержденном списке. И Зимина запросто, словно в обыкновенном человеческом разговоре, не лишенном искренних восклицаний и сетований, высказала недоумение по поводу сселения деревень.

Она, конечно, надеялась на расположение Егора Кузьмича и, когда ехала в Москву, гоняла в уме мыслишки относительно дач, болот и Лебедушек.

Но в громадном строгом кабинете, в присутствии работников, говоривших вроде и свободно, но почтительно-сдержанно и как бы имея два в уме, она поняла, что соображения ее не укреплены теоретически выстроенными доказательствами. Не эмоции же выдавать за железную государственную необходимость. И не стала начинать разговора. Обмолвилась только, что с постройкой нового дома деревня Холсты («Помните, вы отметили особо?») оживилась, как бы воспрянула духом. Правда, на свой страх и риск, она, Зимина, предлагала приезжим рабочим поставить там дом-другой, но пока отказались, опасаясь, видно, за будущее. «Я тоже не понимаю, почему человек, корнями ушедший в землю, должен покидать гнездо, облюбованное, насиженное дедами-прадедами, — сказал Егор Кузьмич. — Но у нас с вами есть еще противники. Думаю, на ближайшем пленуме Центральный Комитет рассмотрит это положение».