Марина Назаренко - Где ты, бабье лето?

Зимина неловко подмигнула ей:

— Ничего пошла жизнь, верно? — и кивнула на вытянутый вдоль дорожки стенд под красной шапкой: «Флаги трудовой славы подняты в честь», недавно убийственно пустовавший, а сейчас украшенный пугающим процентом выработки мехотряда и цифрами надоев двух ферм, давших по отношению к прошлому году до сотни килограммов больше на корову. Еще вчера обсудили они с Галиной Максимовной эти цифры.

Да что ей за дело до Галины Максимовны? Да что ей за дело до кого бы то ни было? Позвонил Филатов, сказал, что хочет видеть сейчас, немедленно.

Она не любила встречи в машине, в лесу, в закоулках — терпеть не могла озираться. Им редко удавалось видеться у нее. Светлана, кажется, многое понимала, но Ольга никогда не позволила бы делать дочь «свидетельницей безнравственности матери», как в шутку говорила Игорю. В Сытове с той весенней ночи они не съезжались ни разу. Теперь он звал туда, и она летела, будто было ей двадцать лет.

«Ну пусть, пусть догадаются, — думала отчаянно, — все равно шьют кого попало. Никто не верит, что так и пропадаю одна». Чего только не слыхала о себе! Особенно с той поры, как рассталась с Константином Ивановичем, об отношениях с которым в свое время знал весь район. Ах, все равно надо что-то решать. И вдруг показалось, что решиться их положение может очень просто.

Она стала привычно поглядывать по сторонам, и странно: по-новому, понятнее, яснее и как-то покойнее, открывалось увиденное. Только на этом берегу Рузы от Центральной четыре деревни вдоль шоссе, а между ними леса и поля. И на том берегу, за мостом, деревни, леса и поля. И каждый угол требовал ее глаза. Дожди мешали весь июнь, в июле перемежились — нет-нет да и выдастся ведренный денек, а то и три подряд. От Сапунова до самого Сытова по левую руку от шоссе земля засеяна многолетними травами, отдана под клевера. По правую — кукурузой, подсолнечником — всем, что должно идти, в основном, на силос. Это еще вытягивалось, расправляло бледные сизые толстые листья.

С левой стороной покончено. Что до Холстов насеяли — свезено на скотные, на зеленый корм, а клевер за Холстами смахнули враз, заложили в траншею прекрасную массу и в курган укатали. А как работал отряд! С семи утра допоздна. Тут уж не только «Беларуси», большие трактора шли и кормодобывающие немецкие комбайны рядом с «Кирами» — кировскими, а сыпали не в тележки, трясли прямо в железные фуры, идущие параллельно. В два дня управились.

И за Редькином к Сытову до леса шесть стогов поставили (черт возьми, надобно сто шестьдесят!). Стога обогнули жердями — молодцы редькинцы! Ни скот не подойдет, когда по отаве пустят, ни «басурман» какой — много их ездит, грибников, рыболовов, утомятся на своей «страде» — и в стог. Растрясут угол или, того хуже, нору выдолбят. А хорошо в сене-то!..

За лесом подвядающая трава лежала косыми светлыми валами или собрана в копны. Обнаженные луга шире открывали панораму: виднее увалы, овраги, взгорки, ложбины, то и дело щетинистой или кудрявой косой вдавались перелески в зеленое всхолмленное море. И было поразительно, как мелки и малы поля — негде технике разгуляться, нужны еще какие-то устройства — а какие, если не руки? Чтобы выкосить, обработать узкие, вертлявые загоны? Нет, нельзя лишать эту землю людей, а значит — нельзя лишать эту землю селений, — в сотый раз думала Зимина, утверждаясь в мыслях. Ну и пусть живут вечно и Холсты, и Сапуново, и Угрюмово.

В Сытове загнала машину под липу, отомкнула двери домика, постояла. Давно сидел тут куст пионов-вульгарис, под вниманием ее распускавшийся множественно и щедро, даривший всякий раз счастливую неожиданность красоты. Пионы отцвели, хотя еще шевелили темной блестящей резной листвой. А рядом стояли розы: цвета спелого заката стройная прелестница «Корина» и плотная, упругая, в соцветии пурпурно-бархатных мелких лепестков «Дама Декор». Два цветка «Дамы», с чайное блюдце, предельно раскрыты. Ей не хватало элегантности «Корины», зато какая жизненная сила! Ольга Дмитриевна улыбнулась мелькнувшей странной аналогии. И вдруг заметила предательски подвернутые потемневшие кончики на нескольких лепестках. День-два — и появятся смертельные белые пятнышки, переходящие в ржавчину.

— Не отдам, не отдам, нет уж, на этот раз не отдам! — произнесла вдруг с энергией и оглянулась: рядом, конечно, не было никого.

…А через час повторила эти слова почти в той же тональности.

Филатов приехал стремительный и возбужденный, бухнулся навзничь на самодельную кушетку.

— Ты что? Что случилось? — она опустилась рядом, вглядываясь в лицо, такое дорогое теперь. Крупные веки были закрыты, губы сжаты.

— Не могу больше. Представляешь — ушла. Объявила — насовсем! Ребята ревут весь день.

— Ну и хорошо, ну и ладно, — не совсем логично сказала Ольга.

— Вчера был в Москве, в домостроительном комбинате — с этими домиками — вернулся поздно, остался ночевать на квартире, утром она явилась с детьми, орала, буйствовала. «Знаю, говорит, ваши комбинаты и комбинации с б…». Ну, и всякое непотребное. Пока я не вытерпел. Кошмарная вышла сцена. Заявила, что передушит всех.

— Меня, что ли?

— При чем тут ты? Ты ведь была в совхозе. Вот так, значит — навсегда…

Вот и начинало разрешаться их положение…

Через час он сидел с ногами на кушетке, уже прикрытой пледом, а Ольга лежала навзничь, головой к его подогнутым коленям, смотрела снизу вверх… Ее запрокинутое лицо, омытое его любовью, было так покойно и неузнаваемо прекрасно — отброшенные с высокого лба волосы развились, карие глаза, глядевшие серьезно и тихо, открывали такое глубокое и молодое в ней, что он не мог оторваться, сам пугаясь своей нежности.

— Пусть делают со мной, что хотят, — говорила она, имея в виду, наверное, свое официальное положение, предполагающее непререкаемую «моральную устойчивость». — Я не отдам тебя. Ни ей, никому. Просто не возвращу! Мы не можем друг без друга. Наш союз — высоконравственный союз…

Она вдруг хитро улыбнулась, становясь привычной Ольгой:

— Ну кто мне будет крутить голову насчет экономиста? — и протянула руку и с нежной грустью провела по его лицу: — Мое, мое, мое, — приговаривала, готовая разрыдаться.

— Да, кстати, я ведь встретил ее вчера в министерстве! Хотела приехать дня на два познакомиться с хозяйством. Подряд будто бы не пройдет, если не обучить людей через специальную школу — месяца четыре, она может организовать, — он говорил уже деловым тоном — он трезвел быстрее.

— Как, опять баба? Я думала — мужичок.

— Такая стоит пяти мужиков.

— Смотри, как уверен. Что же не пригласишь к себе?

— Я так живописал тебя и твое хозяйство! — посмеивался он, лаская ее взглядом. — Обещала и мне подыскать человечка. Я ведь заделал две бригады… на подряде. Согласен, согласен — есть тут желание переложить ответственность за лодырей на сильных, и пусть это ход очередной, но ведь нет ничего другого? Кроме, конечно, умной организации землепользования, — нажал он на словечко. — Но есть и прекрасный момент: нечто от коммунии, согласись…