Геннадий Руденко - Чабанка

— Только, когда на бойню ведем, — смущается боец.

— Ага, правильно. Ты скажи вот этим, …праздничным, — при этих словах он кивнул на меня с Балакаловым, — а почему?

— Так они нас так за… затрахали, товарищ майор, что, когда их уже в последний путь ведём, то пи… мстим им за все те унижения, что мы около них терпим два года.

— Правду сказал. Живи пока.

Я вышел на улицу, мерзко мне стало. Что у меня за дурацкое воображение? Сразу себе эту картинку представил. Фу, гадость какая! Есть ли мне свинину после этого?

Поехали назад. Выехали на трассу, повернули направо, Филькинштейн почти сразу показал поворот налево, мы остановились посреди дороги в ожидании проезда длинной вереницы встречных машин. Впереди нас в метрах в двухстах стоят люди на остановке в ожидании автобуса в сторону Одессы. Среди них различим один в военной форме. Балакалов, стукачок мелкий, вглядываясь — всё таки очень далеко, ни лица ни формы не различить:

— А, что это там за военный на остановке? Среди бела дня.

— Корнюш. Ты что не видишь? — спокойно так утверждает комбат.

— Э-э. Нэ поняль? А как это вы могли увидеть с такого расстояния? — удивился прапорщик.

— Так только ж Корнюш ходит всегда с расстегнутой ширинкой, — уверенно говорит майор.

Балакалов, не сразу догнав шутку, сощурившись, пытается всмотреться в далекую фигуру. Потом дошло, прыснул в кулак. Наконец мы поворачиваем налево. Служивые, помня, что мы выезжали не более двадцати минут назад, а теперь стоим на дороге в ожидании возможности повернуть налево, заранее распахнули перед нами ворота. Проверка не нужна. Одновременно с нашей машиной в воротах оказались два подполковника из комендатуры. Увидев, как их подчиненные, не спрашивая, уверенно перед нашей машиной распахнули ворота и, очевидно приняв могучую фигуру нашего комбата за, не иначе как, генеральскую, остановились, вытянулись по стойке смирно и отдали нам честь. Мы с Балакаловым не успели рассмеяться, как майор с совершенно серьёзным лицом кивнул им и произнес в открытое окно:

— Вольно, — и добавил — продолжайте работать, товарищи.

А?! Каково? Подполковникам! А главное, какое непроницаемое лицо было у майора, когда он так шутил! Школа МХАТа, мастер-класс!

Много нас по жизни не тем делом заняты.

За эти дни безделья я перевернул всю нашу батальонную библиотеку, просиживал там часами. У нашей библиотекарши — достаточно приятной женщины лет сорока пяти — был фонд, который она не рисковала выдавать на руки. Бери, читай на месте в маленьком читальном зале, но с собой ни-ни. Тупизм системы советской торговли распространялся и на стройбатовскую библиотеку — рабочее время библиотекарши совпадало с рабочим временем читателей. То есть она была на работе, когда мы все были на своих работах. Только по субботам у ребят, кто хотел и находил время, был шанс воспользоваться библиотечным фондом. Я стал для нашей библиотекарши редким исключением.

У меня к тому времени уже было стойкое впечатление, что для гражданских, чья работа была связана с армией, мы были просто, недробимой на отдельные одушевленные личности, солдатской массой. В отличие от офицеров, их жены редко когда отличали нас друг от друга. Нельзя сказать, что они относились к нам с пренебрежением, как по мне, так даже хуже — абсолютно равнодушно. Мы не были для них наделены человеческими чертами и чувствами, так — безликое серо-зелёное дурно пахнущее месиво.

От скуки библиотекарша много со мной разговаривала и, несмотря на то, что я её мог запросто раздавить в большинстве литературных вопросов, приподняла меня в своих глазах, наверное, до уровня не выше говорящего шимпанзе — так, забавный экземплярчик! И на том спасибо. По крайней мере, она узнавала меня на улице и здоровалась, не иначе как:

— Здравствуй, Руденко.

Однажды в середине октября, в то время, когда я сидел в читальном зале, а на улице моросил противный дождь, в библиотеку зашёл майор Кривченко.

— Добрый день, Надежда Степановна.

— Здравствуйте. Какой он добрый? Вон на улице какая редкая гадость.

— Да погодка этой осенью премерзопакостнейшая! — удивил меня майор таким длинным словом для его короткого, как выстрел, языка. — А и ты, Руденко, здесь. Это хорошо. Давай сюда подходи.

Я пришкандыбал поближе к моим старшим товарищам. Сейчас, думаю, посмотрю, какие вы мне товарищи, наверняка замполит очередную поганку завернуть готовится.

— Как юбилей отмечать намерены, товарищи книголюбы?

— Какой юбилей? — спрашиваем мы в унисон с библиотекаршей.

— Какой юбилей!!? — передразнил нас Кривченко, — Есенина! Всенародно любимого поэта.

— Так он же вроде не в почёте? — удивляюсь я.

— У кого не в почёте? — ещё больше удивляется майор.

— У Советской власти.

— Руденко, мля, …простите, ты у меня договоришься.

— Отличная идея, товарищ майор, мне нравится. Я очень люблю его стихи, а в особенности его лирику, — закатила глаза Степановна.

— Это не идея. Это рекомендация политуправления. Ну как, берётесь?

— Есть весело отметить юбилей, товарищ майор!

— Не весело, сержант, а идеологически выдержано. Нет, Надежда Степановна, я этому, простите, военному не доверяю. Прошу вас взять в свои руки подготовку к юбилею.

— Ну хорошо, мы подумаем. Правда, Руденко?

— Конечно, правда, — сказал я и добавил про себя, — а куда мы денемся с подводной лодки?

Уж не знаю, как там готовилась идеологически выдержано встретить юбилей библиотекарша, но я её в курс своих подготовительных работ не ставил. Шли мы к 90-летию Сергея Есенина абсолютно параллельными путями. Вначале она ещё пыталась вмешаться, скрестить наши пути, но я ей предложил, что мы, мол, сами всё подготовим, а уже готовый продукт ей покажем. Уговаривать её долго не пришлось, тем более, что готовиться мы могли только вечерами после работы, когда она сама спешила домой мужа супом кормить.

Мы это: Лёня Райнов, Юра Тё и я. Идея у меня была такая — Тёха поёт, Лёнька прозой рассказывает о жизненном пути, по меткому выражению замполита, всенародно любимого поэта, а я читаю стихи. Изначально сценария никакого не было, была только голая идея. Я попросил Лёню нарыть побольше и поинтересней фактов из жизни поэта, на которые она, слава Богу, была более чем богата. Юру я попросил найти все, какие только можно, песни на стихи Есенина.

— Парни, собираем, что можем, потом смотрим на добытый материал и лепим из этого инсценировочку, монтаж на троих, так сказать.

Я не был фанатиком Сергея Есенина. Знал его, конечно, но так, поверхностно, в рамках школьной программы. Глаза мои открылись, когда Лёня вывалил свой материал, а Юрка пропел по куплетику каждой песни, что нашёл. Признаться, я тогда и не знал, сколько замечательных романсов написано на стихи Есенина. Мы отобрали лучший материал и я слепил из этого сценарий, постановочно очень простенький: Лёнька рассказывает биографию поэта, вкрапляя интересные факты, причем, когда он читает биографию, то делает это с листа и сидя, а когда интересные факты, то выдаёт их от себя и стоя, как бы загораясь и вскакивая со стула, обходя его иногда и используя спинку стула, как трибуну. Периодически там, где есть в этом смысл, рассказ Лёни перебивается или стихами или песней. Выбросит, например, в публику Лёнчик горячий кабацкий монолог Есенина, споткнётся на полуслове, как бы опомнившись, сядет, закручинит свою очкастую голову и здесь, после паузы, в тишине, не громко, проникновенно затянет Тёха под аккомпанемент акустической гитары «Отговорила роща золотая» или я начну читать стихи с полушепота. Беда была в том, что я не знал, почти не знал стихов Есенина.