Геннадий Руденко - Чабанка

— Видите ли, я считаю, что нельзя читать стихи с листа и просто по-школьному выучить за ночь — недостаточно. Чтобы читать стихи вслух, ими надо болеть, поэтические строки должны пройти через сердце и только тогда свои и чувства поэта можно передать другим.

— … Постой, постой, как же это? Какой кошмар! И что же ты читал?

— Ну, на самом деле, там было одно простенькое восьмистишье Есенина, был один коротенький Блок, а всё остальное — это мои любимые стихи из творчества Николая Гумилёва.

— Х-к… — не смогла кашлянуть библиотекарша, как женщина практически культурная, видно, имя такое она знала.

— Кто это? — подозрительно спрашивает замполит, — Почему не знаю?

— Поэт. Один из основоположников русского символизма.

— Это запрещенный поэт, товарищ майор, — добавила осведомленная Надежда Степановна.

— Как запрещенный? Когда? Кто запретил? — неотвратимость уже произошедшего с трудом пыталась угнездиться в голове майора.

— Ну, дело в том, что он, как бы, принимал участие в Кронштадтском мятеже и, говорят, по личному приказу товарища Ленина был расстрелян, — просветил я невежду.

— Твою мать…!!! — только и произнёс майор, не извиняясь на этот раз.

— Но стихи то у него хорошие, — понимая в какую халепу попал благодаря своей несдержанности, попытался я оправдаться.

— Пшёл отсюда, солдат! А с вами Надежда Степановна у меня будет серьезный разговор.

Тайна перестала быть тайной, поэтому я не выдержал и рассказал всё Корнюшу. Кто, как ни он, мог понять и оценить по достоинству весь этот пассаж. По глазам прапорщика видел, что я вырос в его глазах сантиметров так на сорок. Надо отдать должное и замполиту батальона — Кривченко тоже долго на меня не дулся. Балакалов, как обычно, с фурой [102] Фура — фуражка. на затылке в самых восторженных тонах высказал мне свое отношение к произошедшему. Он же поведал мне, как замполит рассказывал эту хохму комбату и ему самому в стенах штаба и уже без злости и жажды мести. Все они только посмеялись над случившимся и решили, чтобы, не дай Бог, не случилось огласки, дело замять, меня не наказывать, а от выступления в офицерском городке под благовидным предлогом отказаться. Так, что в отпуск я таки уехал.

Читать запрещенное со сцены, в народ, в то время было равнозначно гражданскому подвигу. Последствия могли быть самыми серьезными. Я, правда, об этом тогда не думал. Умысла в действиях моих не было, рука ЦРУ не вела меня, наивного. Я просто хотел, чтобы было красиво. А вот цензура это уже не моя забота. Потому-то дело и замяли.

Не разговаривала, правда, со мной с тех пор только библиотекарша. Её реноме просвещенной дамы я уронил надолго. Такое не прощают. А не фиг ей было… ну вы меня понимаете.

Удивительным человеком был Сашка Баранов, прирождённый экспедитор, в смысле доставала, и циркач, хотя, как по мне, так это одно и тоже. Попал я с ним как-то на военный склад стройуправления округа, заведовал складом целый подполковник. Нам надо было выбить из подполковника, не помню точно, какой-то дефицит, пусть для примера, гвозди «сотку». А подполковник, надо сказать, по тому времени сидел на таких сокровищах, что Али Бабе и не снились. Я был уверен, что мы получим отказ.

— Так, полкача этого я знаю. Сейчас Саша Баранов будет показывать высокий класс! Молчи, смотри, аплодисменты потом.

Мы с Барашеком стояли под конторой склада, курили. Причем курили мы «Мальборо» — муж сестры ему подогнал. А «Мальборо», по Барашеку, курится гордо, независимо, с пренебрежением к окружающей действительности. С таким же выражением лица Баранов зашёл в контору, я за ним. Около двери высокого начальника — властителя гвоздей, дверных ручек и унитазов Сашка остановился, как-то весь скукожился, лицом облез, колени подогнул, шапку снял, скомкал её в руке, и несмело потёрся в дверь.

— Войдите! — строгий военный баритон.

Саня распахнул дверь, сделал несколько шажков и с криком упал на колени (!):

— А-а-а! Товарищ подполковник спасите. Христом-Богом прошу!

— Ну, что же это такое?! Саша, встаньте немедленно!

Как и многое в нашем стройбате, это «Саша» и «встань те » к армии Советской отношения не имело.

— Не встану. Только вы меня можете спасти! А-а-а.

— Да, что стряслось?

— Старшина деспот, а-а-а, — Баранов рыдал в три ручья, — если, грит, не привезёшь, сгною, грит, а-а-а. А мне нельзя. Я женюсь. А так, как же? А он… тиран, а-а-а…

— Саша, встаньте. Я ничего не понимаю. При чём здесь старшина? Кто женится?

— Гвозди, товарищ подполковник, — добавил неожиданно Баранов к общему бреду.

— Что, гвозди?

— Сотку, четыре ящика.

— Нет.

— А-а-а!!! Христом-Богом!

— Да встань же! Сейчас на твои крики люди сбегутся, — подполковник с опаской смотрел на меня, а я так и застыл в дверях, пораженный таким не совсем военным подходом к делу новоявленного отца Федора, ещё чуть-чуть и должно было послышаться «…токмо волею пославшей мя жены…».

— Встану, если пообещаете, что дадите.

— Нет, я сказал.

— Товарищ подполковник…

— Саша!

— А-а-а, старшина грит, он… — заголосил Баранов пуще прежнего.

— Встань, черт с тобой! Ну, что же это такое!

Баранов немедленно встал, лицо приобрело обычное кислое выражение, слезы мгновенно высохли. Он протянул накладную начальнику склада. Низенький темный горбоносый подполковник с сомнением посмотрел на бумажку, бормоча при этом:

— Что там у вас за старшина такой? Надо бы познакомиться поближе…

Подписал. Сашка немедленно выхватил накладную из-под ладони подполковника.

— Спасибо. Разрешите идти?

— Да иди уже, горе луковое.

Осоловелое, поддернутое скукой и ленцой лицо Баранова пошло в мою сторону. Я, окончательно сраженный метаморфозами, случившимися с моим приятелем в течении этой короткой сцены, только уступил ему дорогу, сделав шаг в сторону. Он вышел. Я ошалелый, так и не поприветствовав старшего по званию по уставу, неловко поклонился и, пятясь, вышел вслед. А подполковник на мои приветствия и не рассчитывал, он имел такое же отношение к военщине, как и мы с Барановым. Мы вышли на улицу.

— Ну как?

— Кайф! Ну, ты клоун!

— А то! Курить будешь?

— Опять?

К тому времени я уже хорошо знал Сашкину семью, вернее семью его родной сестры. Мы часто заскакивали с Барашеком к сестре домой, она с мужем, сыном и отцом мужа жила в двухкомнатной квартире на поселке Котовского. Дед классно готовил борщ и травил разные байки. Не знаю, что нам нравилось больше, хотя байки не помню, а вот вкус его настоящего, густого, наваристого борща помню до сих пор. Возвращались мы в часть тоже с Молодой Гвардии, но с Сашкой происходило это по-другому, не так, как тогда, когда мы с бригадой ехали с работы. Я то по привычке на остановке сразу пытался войти в первый же автобус, идущий в нужную нам сторону, а Баранов нет. Если не было комфортабельного «Интуриста» до Припортового завода, то Сашка не опускался до обычных рейсовых автобусов, он ловил частника. Сценарий всегда один и тот же. Если уж кто-то из сердобольных водителей и останавливался перед двумя солдатами, то Баранов его уже не отпускал: