Геннадий Руденко - Чабанка

— Не сцы — пока в холодильную.

Нас в холодильную камеру с собой грузчики до этого ещё не брали. Меня так вообще предпочитали на бульоне держать.

— В камеру — так в камеру.

— На держи, — Бульба протянул налитый на две трети гранчак самогонки.

— Вроде рано ещё.

— Пей давай. В камере минус двадцать пять.

— Ого, — под завистливые взгляды других я осушил стакан. Захорошело.

Работа моя была простой: принимаю из лифта тележку с говяжьими полутушками уже на этаже и качу её от лифта в собственно холодильную камеру, где грузчики складируют тушки вдоль стен. Работа не тяжелая, но, говорят опасная, особенно летом. Летом простуда обеспечена, а если организм не подготовлен, то и воспаление лёгких подхватить, что раку ногу обломать. В камере ниже минус двадцати, а у лифта плюс двадцать, а ты туда-сюда. Зимой легче — перепад температуры не такой большой.

Пошли тележка за тележкой. Скукотища. Я стал зависать в камере, стал приглядываться, как мужики внутри работают. Камера, она большая, по высоте, наверное, метров шесть-семь. Несколько колон подпирают потолок. Центр свободен, а по периметру горы мяса. И вот грузчикам надо укладывать полутушки в штабеля под самый потолок. Не простое это дело — поддать тушку на такую высоту, а ещё сложнее удержать и уложить её там, стоя на скользкой и неровной поверхности, образованной заледенелым мясом.

Стоял я там, рот разинув, как специалист, я мог оценить ловкую работу ребят в камере. Как вдруг меня снесло с того места, где я стоял. Я оказался за колонной. Вбросил меня туда Бульба. Одновременно с этим раздался сильный звонкий хлопок. По полу мимо меня пролетели во все стороны осколки, как при бомбёжке. Упала с самой горы одна полутушка, которая пролежала в этой камере уже долгое время. Перемерзшее мясо разбилось, как огромная хрустальная ваза, с громким звуком, звоном, на мелкие кусочки, осколки.

— Ты еблом здесь не щелкай! Замерзшее мясо, как стекло, и голову отрежет и ноги покалечит.

— Нет, мне мой цемент милее, — только и смог прошептать я.

Чтобы подтвердить, что и в УПТК бывает тяжелая работа, чтобы нас не трогали, не считали, что мы здесь только жируем на вольных хлебах; я всё время приглашал Корнюша приехать к нам на Кулендорово, когда у нас цемент. Доприглашался!

Совпал у нас как-то цемент с днем рождения Лёшки Близнюка. Новорожденного мы не трогали, оставили его на лёгких работах снаружи, а мы с Войновским, как обычно, были внутри хоппера. Что там творилось на улице мы и не знали. Погода стояла противная, как и положено для этой поры года в Одессе. Мы с Серёгой теперь и на перекуры не вылазили на крышу, так мы уже сроднились с цементом, что и отдыхали и курили внутри хоппера. А перед обедом Лёшка выставился — притарабанил десятилитровую бутыль. Мы решили, чего мёрзнуть на улице, да и пиво не в кайф на холоде. Бутыль и кружки спустили в хоппер, собрались там все вместе и начали чествовать Близнюка. Класс! На улице зима, а в вагоне тепло, если не сказать жарко, сидим на мягком цементе, холодненькое пиво, добрая цигарка и дружеский пиздёж. Как вдруг свет из люка заслонила чья-то голова и так сладенько по-отечески прогундосила голосом прапорщика Гены:

— Охуеть! Бригада УПТК пиздячит в полный рост. Фото на память!

Мы, конечно, опешили, с неудовольствием.

— У Близнюка день рождения, товарищ прапорщик, — опомнился первым Седой.

— Поздравляю, конечно. И это причина нарушать устав? Употреблять алкогольные напитки? Охуели, военные?

— Так это же пиво, товарищ прапорщик.

— От пива будете сцать криво. Руденко, ко мне!

Я вылез на крышу. Слава Богу, лицо мое легко доказывало, что работа таки у нас тяжелая — въевшийся цемент, полосы от респиратора, глаза шахтёра. Это как-то могло спасти ситуацию. И действительно, Корнюш осмотрел меня внимательно и гнев сменил на милость, глаза его потеплели.

— Геша, что вы здесь устроили?

— Так, действительно же пиво, товарищ прапорщик.

— Ты на меня не дыши. Пиво. А как поймают?

— Кто? До части мы сегодня своим ходом не поедем, дядя Яша повезет, ехать будем поздно, пока разгрузим, пока помоемся. Да и хмель весь выйдет пока разгрузим вагон, уж поверьте, так ещё пропотеем, что ни в глазу не останется. Вот мы сейчас начнем, а вы посмотрите, что это значит, цемент на УПТК.

Я расставил ребят по местам и мы начали работать. Корнюш сначала сквозь люк наблюдал за нами с Войновским в хоппере, но, когда мы обрушили первую же большую гору цемента, его как волной сдуло с крыши — получил он свою порцию цемента с люка. Мы продолжали работать, забыв о Корнюше, а он исчез незаметно, как и появился. Вечером, в своём духе, прапорщик красочно расписывал перед всем строем на вечерней поверке, как УПТК пиво в цементе пьёт, но оргвыводов делать не стал.

А вскоре лишили нас шанса демонстрировать нашу трудовую доблесть. Было приказано цемент выгружать цистернами-цементовозами. Для этого хоппер ставился на обычную площадку во чистом поле, подгонялся цементовоз поближе к вагону, шланг через люк внутрь и качай себе цемент. Мы должны были только перебрасывать шланг с соском с места на место, а свакуумированная автомобильная цистерна всасывала в себя цемент. Это тоже было нелегко, шланг был толстый и неповоротливый, а сосок очень тяжелый, хорошо всасывался только неслежавшийся цемент, то есть надо было делать ямы, сваливать туда стенки цемента и тогда он шёл по шлангу легко. Но если сосок втягивал много воздуха или забивался плотно утрамбованным цементом, то это нарушало работу насоса и приходилось метаться по хопперу, как угорелым, или подрабатывать лопатой, взрыхливая цемент, или стучать по стенке хоппера тяжеленным соском, когда он забивался. Тяжело, но уже не то. Героизма не было. Ведь, выгружая лопатами, были задействованы все бойцы нашего славного «военного» подразделения одновременно, то есть подменки не было, для отдыха только редкие общие перекуры. А тут в работе задействовано только два человека — один сосок непрерывно перебрасывает с места на место, а второй шланг за первым перетягивает. Остальные отдыхают. Плюс хороший перерыв, когда цементовоз выдувает цемент в открытый кузов самосвала. Тут цемент столбом, как бомба взорвалась, а у нас перекур.

Работать стало легче, но и менее интересно, разгуляться трудовой доблести было негде.

А хотелось? Уверен — да.

В день Советской Армии и Военно-морского Флота жалованны мне были звание старшего сержанта и вторая звезда «Молодой Гвардеец пятилетки». Корнюш раздобрился и накрыл поляну в честь праздника. Конечно, доброта его была за наш счет. Вообще все деньги, что нам выдавали на руки, старшина сразу забирал себе, ему же можно было сдать и деньги, привезенные с собой из отпуска или оставшиеся от родительского перевода. Им он вёл строгий учёт и, надо отдать должное, выдавал по первому требованию. В такой манер старшина максимально упростил для себя неизбежные поборы по тому или иному поводу. Например, надо новые утюги в гладилку купить. «Решили» по пятьдесят копеек сброситься. Если бы за каждым гоняться и полтинник отбирать, в месяц бы не уложились, а так деньги уже авансом собраны. Я несколько раз просил Корнюша, чтобы он мне таким же макаром и взносы комсомольские отдавал, но он — ни в какую! А сам я маялся, выклянчивая копейки у солдат.