Геннадий Руденко - Чабанка

Просыпаюсь, смотрю в окно — проплывает медленно здание Киевского вокзала. О, чёрт! Прощай мечта — побыстрее почистить зубы.

— Э, юрист, вставай давай. Приехали.

— Что, где?!

— Вот зараза, проводница не разбудила! Не умоемся теперь, туалеты поди уже давно закрыты.

— Ох и дали!

Юрист сел на полке. Я отдернул занавеску. Странно, скорость проплывания вокзала заметно увеличивалась.

— Ё-моё! Мы же уже отходим.

— Как отходим? Куда?!!

Я оттянул дверь и мы выглянули в коридор. В конце вагона, глядя в окно, стояла и пила чай наша проводница. Повернувшись на шум и увидев наши лица, она зашлась в хохоте.

— И чего бы я ржал, как та кобыла?! — резонно заметил юридически образованный человек.

— Да я же вас будила. Вы мне крикнули из-за двери, что уже встаёте.

— Проверять надо! У меня суд через час. Куда едем?

— Ой, не могу! В отстойник мы едем. Это в часе езды отсюда.

— Что теперь делать?

— Одевайтесь бегом. Вещи в зубы. Перед Киев-Московским мы всегда притормаживаем, я вас выпущу.

Мы, как на службе, за сорок пять секунд оделись и взмыленные выскочили в тамбур. Продница открыла нам дверь наружу.

— Прыгать умеете? Не убьетесь?

— Не боись, красавица, я два года на ж\д станции отслужил. Давай артиллерия — делай как я. По ходу поезда…

Выпрыгнули мы в районе конца Байкового кладбища. Быстро поймали тачку.

— Давай сначала ко мне на работу, в Красный корпус университета.

— Зачем?

— Там у меня в лаборатории умывальник есть. Умоешься. Как ты на суд в таком виде поедешь?

— Не. Выпусти меня поближе к вокзалу. Меня же там мой друг сослуживец, я тебе о нём ночью рассказывал, на своём «Жигуле» встречает.

— Какое там «встречает»? Поезд то ушел, ты не вышел, а следовательно твой друг уже уехал.

— Нет. Должен ждать. Дай мне свой адрес, я может заскочу позже.

Не успел я умыться и привести себя в порядок, как в нашу подземную лабораторию, служившую нелегальной базой малого предприятия, постучали. На пороге стояли юрист со своим приятелем — парнем огромного роста и богатырской комплекции.

— Гена, познакомься, мой армейский друг Виталий.

— Ты как здесь? А суд?

— Перенесли. Повезло. А мы не пустые. Давай опохмелимся.

Опохмелившись, я понял, что работать сегодня не в состоянии. Ребята ехали на Троещину. Мне было по дороге, они вызвались подвезти меня домой. Едем по мосту Патона, я с юристом на заднем сидении, обсуждаем уровень преступности в Одессе, который в начале девяностых просто зашкаливал. В наш разговор встрял немногословный Виталик:

— Не только в Одессе хулиганьё расходилось. Мне жинка в квартире курить не даёт, на улицу выгоняет. Вот вчера днём сижу значит после ночной на лавочке под подъездом своим, курю. Подходят трое ребят. Говорят «дай закурить», а я: «ребята я с этажа спустился, пачку не брал, одну сигарету взял. Так что, извините, нету», а они «так сгоняй по-быстрому и деньжат прихвати» и, представляете, один из них наган вытаскивает и на меня наставляет. Ничего не боятся. Прямо днём. Так что и в Киеве, под своим домом нарваться можно на неприятности.

Он замолчал, рулит. Мы, в нетерпении поддавшись вперед и практически соприкасаясь головами, ждали продолжения, прошла минута. Пауза явно затянулась. Стало очевидным, Виталик свой рассказ посчитал законченным. Юрист не выдержал:

— А дальше что?

— Что дальше? — очнулся наш водитель и посмотрел на нас в зеркальце.

— Ну, дальше что было?

— А-а, ты об этом. Хочешь, я тебе этот наган подарю?

Лично свидетельствую — на кулаке дисциплина крепче. Противно, но это так. Знаю, что обычно самая страшная дедовщина в образцово-показательных частях, чем строже устав днем, тем крепче кулак ночами. В начале моей службы, когда казахи держали роту в кулаке, стольких и таких происшествий не было. В первой роте такого не было и сейчас. Там чеченцы держали порядок под своим контролем. У нас же собрались все похуисты части: или студенты, все как один на придурочных местах — солдат спит, служба идёт, или прожженные зеки, которым «ссучить и мельтешить масть не позволяет». Об офицерах и говорить не приходится. Корнюш — не в счёт. Он, как и прежде, пытался навести порядок. И надо отдать ему должное, он был единственным человеком в части, с авторитетом которого все считались. К нему по разному можно было относиться, но не признавать, что власть, и власть реальную, он таки имеет, было невозможным.

Часть третьей роты на какое-то время оказалась в части. Уж и не знаю, что там у них произошло, но поссорились крепко они с нашей крымской босотой. Столкнулись по серьёзному. Крымчане, в проблемы свои никого не впрягая, пошли ночью на абордаж казармы третьей роты. Оружием были выбраны черенки от лопат. Только Кириченко не стал разбирать лопату на составные части, использовал её, как есть. Потерпевших оказалось немало. Факт массовой драки, как явление никоим образом не свойственное многонациональной семье Советской Армии, из официальной памяти был стёрт. Виноватым сделали одного Кирю. Единичный, так сказать, случай использования неуставного оружия.

Я не участвовал в трибунале над Кириченко. Его не арестовывали до самого трибунала, так как инкриминировали ему всего лишь телесные повреждения средней тяжести. Киря имел, таким образом, возможность консультироваться.

— Руденко, слышь, что мне светит?

Грубый он был пацан, острый и неприветливый.

— По 102 УК УССР до четырёх лет, Ки-ри-чен-ко!

— Ладно, Геныч, не заводись. Скажи лучше, как мне с зоны спрыгнуть?

— Ну, подкоп ты вряд ли будешь рыть…

— Не гони, я серьёзно. Не хочу на зону. У меня сын, не хочу, чтобы у моего сына отец был судимым.

— Стоп! Ты что ранее несудимый?

— Нет.

— А я думал, что весь призыв с Крыма был черным.

— Да приводов у меня, как клопов в нашей роте, но я несудимый. Слушай, я слышал, что дисбат судимостью не считается. Правда?

— Да. Постой-ка, …ты хочешь в дисбат?!!

— Да.

— Ты себе представляешь, что тебя ждёт?

— Да. Я никого не боюсь. Никто меня не нагнёт.

— … а потом ещё дослуживать.

— Похуй.

Кириченко получил свой год дисциплинарного батальона. Впервые в нашей истории отвозил к новому месту службы осужденного человек из нашей части — прапорщик Байков. Вернулся он бледненький. Окружили мы его в курилке:

— Ну, как там товарищ прапорщик?

— Что вам сказать, парни? Одно слово — дикость, ебать Катьку в сраку!

— А что было? Что вы видели?

— Да вроде ни хуя я не видел. Я ж только там на КПП был, сдал из рук в руки, так сказать. Но и этого хватило. Вроде и часть, как часть, только колючка поверху и вертухаи на вышках. Зашли мы, блядь, с Кириченко на КПП. Он до этого хорохорился, но видно было, что волнуется слегка…