Геннадий Руденко - Чабанка

— Ну, удивил, хохол, ты меня! Отменный бульончик.

— А мясо? — просипел я таким севшим голосом, что все рассмеялись.

— А с мясом что сделается? Я его сам выбирал. Если бульон вкусный, то и мясо должно было получиться. Горячее сырым не бывает! Налетай братва!

Честно говоря, никогда в жизни не ел такого сочного, вкусного мяса. Отварившись большими кусками, мясо сохранило весь свой сок внутри, было сладковатым и совсем по вкусу не похоже было на то, что мясо мороженное. Все ели и меня нахваливали, добавки всем хватило, еще и осталось, а две трехлитровки закончились быстро.

После перекура вернулись к работе. Вначале меня вело сильно от выпитого залпом стакана, но работа быстро хмель из головы выветрила. При всей кажущейся простоте, толкать тяжеленную тележку по жирному бетонному полу было не так легко, а повернуть на девяносто градусов самостоятельно после взвешивания так и вовсе невозможно, приходилось звать кого-нибудь из своих на помощь, отрывать от других повозок. Это было непродуктивно.

— Леха, бросай тележку. Давай становись за весами, твоя задача, не останавливая, на ходу, помочь повернуть тележку.

— А кто мою тележку катать будет?

— Брось ее, все равно так будет быстрее, а то каждый из нас останавливается и тратит кучу времени на поворот.

Бульба только улыбался в свои усы. С тех пор он с радостью встречал меня, если я с бригадой опять оказывался на холодильнике. А мы были и не против, кто ж откажется от хорошего куска мяса с бульоном и самогонкой! Здесь же и то и другое было всегда.

Эх, была же жизнь! Стабильная, простая и понятная.

Еще на стрельбище я обратил внимание на незнакомого мне прапорщика — голубоглазый, белобрысый, с круглым озорным, мальчишеским лицом, роста среднего, но плотный, фуражка висит на самом затылке. Нашим офицерам строевики дали пострелять из пистолетов, так этот прапорщик всех задевал, вызывал на спор и стрелял, картинно закинув за спину левую руку, не только лихо, но и метко, судя по одобрительным возгласам строевиков. Ни дать, тебе, ни взять, Дантес на дуэли.

Балакалов. Еще один тезка, прапорщик Гена Балакалов. С ним я познакомился, когда пришло время платить по счетам — выступать на первом для меня трибунале в качестве общественного обвинителя. Балакалов был освобожденным секретарем комсомольской организации части, политическим замом майора Кривченко. А не встречал я его со стрельб потому, что он был на комсомольском съезде всей Советской Армии, а затем месяц в отпуске.

— Ты до завтра набросай свое выступление в трибунале, мы с тобой его подкорректируем и вперед!

— Виноват, товарищ прапорщик! Как же я напишу, если я ни самого подсудимого не видел, ни дела его не читал?

— А на фига оно тебе надо? Убежал из части твой товарищ, преступление налицо, ты же его осуждаешь, как комсомолец?

— Осуждаю, наверное, но…

— Отставить «но»! Выполняйте приказ, товарищ солдат!

— Есть! Разрешите идти, товарищ прапорщик?

— Ген, ну чё ты мне мозги ебешь? Ну дернул чушок, ну поймали его за жопу аж по месту жительства. Что здесь можно изменить?

— Он же не из части дернул, а с командировки, а там, говорят, сплошной беспредел. Его же затравили, товарищ прапорщик.

— А чего ж он по уставу к командиру не обратился?

Что здесь скажешь? Разговор двух слепоглухонемых.

Выступление я написал, мы его почти даже не корректировали, его отличал универсализм, такое выступление со стороны общественного обвинителя можно было зачитать в адрес и самовольщика, и насильника, и убийцы.

За день до трибунала я как последний идиот залил себе хэбэшку зеленкой. На разгрузке разбил себе пальцы левой руки. Дело совершенно обычное. В вагончике в левую руку я взял флакончик с зеленкой, правой вынул пробку, смочив её предварительно встряхиванием. И приложил пробку к поврежденным костяшкам пальцев левой руки, перевернув при этом флакон на себя. Повторите эти действия хотя бы мысленно, это просто. Получилось? Ну не придурок?

Старшина так смеялся, что и ругать толком не мог. А что ругать, если все равно замена за мой счет? Но времени подготовить новую хэбэ у меня не было. На трибунал мне подогнали, подходящую по размеру одежку, да только позорного ефрейторского звания. А само первое заседание трибунала у меня из памяти стерто, наверное мой стыд сделал это. Ничего не помню, только в конце, когда председательствующий объявил приговор — два года дисбата, помню, как на меня накатило, я вдруг ясно осознал, что принимал участие в решении судьбы реального человека. И это не игра, не спектакль, парню теперь в течении еще четырех лет свободы не видеть и то, если он выживет в первые два года, что крайне сомнительно. Меня крепко придавило.

Очень скоро с Балакаловым мы подружились, мужик он был умный, старался быть справедливым, за дело тоже болел. И уговорил он меня избраться комсомольским секретарем роты. Вскорости дело было сделано, в октябре я стал вождем передовой молодежи, оплота, так сказать, коммунистической партии. А вот свое первое, после моего уже избрания, комсомольское собрание, в отличии от первого трибунала, я помню хорошо. Дело было так.

Утром на разводе уже по походке комбата, когда тот летит сцепив зубы, а свита за ним не поспевает, мы поняли, что он не на шутку рассержен. За отсутствием начальника штаба, командовал разводом Кривченко:

— Батальон, смирно! Равнение на середину! Товарищ майор, батальон…

— Отставить, майор! Батальон, слушать сюда! У нас ЧП! Я получил письмо из политуправления округа! Это письмо нашего солдата. Послушайте, что пишет этот мудак. Я зачитаю только то, что подчеркнуто красным, — комбат начал захлебываться от крика, потрясая на ветру письмом перед строем, — но здесь все письмо, как прошитый пулеметной очередью красноармеец, …блядь, слушайте: «Привет, у меня все по старому, только анаша закончилась, но зато бухаем мы не просыхая. Капитан Царьков, чтобы, типа, залетов по дороге не было, приказал бромбус прямо в нашей столовке варить…»

Пауза, комбат повернулся к Царькову и, грозно насупив брови, посмотрел на того. Царьков сделал недоуменное лицо, развел руками, стал бордовым, выпучил глаза и икнул. Комбат продолжил:

— «…но у нас нет куриного помета, чтоб настаивать бромбус, но зато свой свинарник. На навозе тоже получается ништяк!..»

Что за бред, подумал я.

— «…Деды из хозвзвода недавно украли в Одессе кубовую бочку на колесах с пивом, мы ее поставили на плацу и теперь все, кто идет в столовую, сначала останавливаются и пьют пиво, все, и солдаты, и офицеры. Наши офицеры вообще всегда бухие, хорошо, что им, как и нам, оружия не дают, а то бы они перестреляли бы всех на хуй. Как там строевики живут, у них же тоже, наверное, офицеры не просыхают? А недавно мы с моими друзьями продали вагон цемента…» — при этих словах у меня упало сердце, прямо на отполированные носки сапог.