Геннадий Руденко - Чабанка

— Хорошо. Чего ты от меня хочешь?

— Первое — молчать и второе — не мешать мне работать.

— А за кем ты следишь? За Гариком? Он же какой-то там кибернетик, да?

— А вот это уже не твое дело. Всё. Забыли. Иди в каюту. Мне надо ещё задержаться.

Я строго посмотрел ей в глаза. Её глаза сочились ненавистью — нормальная реакция обычного советского человека, хорошего человека.

Так я обрел долгожданную свободу.

А Клавку нашли с проломленной головой напротив Киевского Дворца спорта морозным утром во второй половине восьмидесятых. Он не выжил. Он был первым из моих друзей, ушедших так рано.

Болит до сих пор.

Время летело все быстрее и быстрее.

— Сколько дней до приказа?!..

— Пять!

— Нэ поняль!

— Салабоны, день прошел!..

— Сколько дней до приказа?!

— Два!

— Один!

— Прика-а-аз!!!

Так как оба каптерщика были из УПТК, наш бригадир объявил, что будет принимать нас в молодые вечером прямо в нашей каптерке. Но сначала мы увидели, как он повышал армейский статус Гажийского в вагончике, заставив того стать на табурет и снять штаны. Кемельдинов всыпал Вовке ремнем крепко, прямо бляхой по заднице так, что у того увлажнились глаза. Вечером бил нас. Нежнее, но все равно чувствительно.

— Пацаны, мы сегодня у вас бухать будем в каптерке, — «обрадывали» нас наши деды, а вернее уже дембеля.

— Накроют, как пить дать накроют, — справедливо побаивается Серега в такой день.

— Не сцы, мы на стрёму салабона поставим. Все будет чики-пики!

— Салабонов теперь в роте нет!

— Это правда, но и моложе молодых нет никого, так что вашему призыву еще ебошить до третьих морозов, мы ж не погранцы [64] Погранцы — Служащие пограничных войск. Такие элитные войска, как пограничные, уходили на осенний дембель начиная с октября, а стройбат держали до середины декабря. .

Перед ужином в роту зашел прапорщик Байков, фура на затылке, сам в дровах.

— Дежурный, роту в Ленкомнату, на! Бегом!

Собрались все, кто мог, в Ленкомнате.

— Что, жизнь попёрла, военные? Старослужащие, на, к вам обращаюсь. Деды хреновы.

— Дембеля, товарищ прапорщик.

— Ага, хуеля, бля. Приказ, гришь, вышел, на? — осоловело обвел нас взглядом и неожиданно добавил, — Песню будем учить. На.

— Че-его?

— Я тебе, блядь, дам «чего». Песню, на. Классную!

Прямоугольная рожа Байкова расплылась в блаженной улыбке.

— Не, серьёзно, мужики. Классная песня, на. Строевая! «Взвейтесь, соколы, орлами» называется. Слышал кто-нибудь?

— Не-а.

— Учить будем.

И он запел. Прямо надо заметить — не Карузо, но слух у него был. Целых два часа мы учили песню. И в Ленкомнате, и сидя, и стоя, и на ходу на плацу. Пока прапор не устал. Тогда мы пошли на ужин.

А после отбоя вся казарма гудела. В спальном отделении Блувштейн принимал в дембеля Аргира. С идиотской миной на лице Аргир лежал на койке задом к верху и томно стонал. На его заднице лежала подушка, через которую Алик Блувштейн с остервенением хлестал дедушку белой ниткой. Тут и там принимали в молодые, оттуда кричали не шуточно. В нашей каптерке появился огромный чан красного вина, со столовки принесли кружки, немного хлеба и консервы. Нас с Войновским никто и не думал выгонять, на правах хозяев каптерки мы пили вместе со всеми, вот только, что мы пили, разобрать я не мог, в напитке градуса не было, а вкус был как у плохого домашнего вина.

— Парни, а что мы пьем?

— Бромбус!

— Чего?

— Эх, сразу видно, что салабон. Это великий одесский напиток!

— Коктейль какой-то что-ли?

— Угадал. Короче, это домашнее сильно разбавленное вино, которое настаивают то ли на карбиде, суки, то ли на курином помёте.

— Зачем?!

— Забирает плотно!

— Так оно же не крепкое.

— Не крепкое. Норма — чайник на человека, и уноси.

— Ага, точняк, сколько я его тут вылакал, пьешь, что тебе тот компот, трезвый как стекло, а чайник выпил и тебя мешком с говном по голове, раз! Всё, завтра увидимся.

— И где его берут?

— В Красном доме.

— Где это?

— С части на трассу и направо, дорога уходит вниз и там слева стоит коммуна, одинокий старый длинный дом под красной черепичной покосившейся крышей. Там любого спроси — продаст, все бромбус калапуцают.

— Но голова от него болит… мама милая!

Выпили много, братались, появилась гитара, пели, пытались драться, уважали друг друга, мы с Войновским мирили других, после очередной кружки меня не стало.

Вот я уже опять молодой?

Работа была разнообразной. Бригада — классной! Бригадир стал нам доверять — кралось всё. Тонна цемента — пятьдесят рублей. С водилой договорились, три тонны в машину забросили и на ближайшие дачи по Николаевской трассе, но так, чтобы проселками, минуя КПП на выезде из Одессы. Алик всегда брал для торговли меня и пятьдесят процентов. В бригаде появились общие деньги. Обедали ужасом с нашей солдатской столовки только в самые плохие дни, когда были на мели. Нас уже знали в столовых на всех ближайших заводах. Стали регулярно мыться в заводских душевых, ближе всего было на ЗЖБИ, а лучше всего на Центролите, там в цехе главного энергетика мы нашли даже циркуляционный душ с сумасшедшим давлением. Устоять внутри можно было только в позе футболиста, стоящего в «стенке». Плотные струи, казалось, пробивали кожу, только Баранов умудрялся стоять, подняв руки, и не в ритм диких струй томно покачивал задницей с криком «Я кончаю, пацаны!».

А по дороге на работу мы просили дядю Яшу остановиться на поселке, покупали продукты, курево, звонили с почты домой, там же получали свои письма «до востребования», минуя военную цензуру, отправляли свои. Мы дышали свободой!

На Кулиндорово весь дом по частям проходил через наши руки, чего только не приходилось грузить, оттачивая мастерство, придумывая свои методы. Например вагон с рубероидом. Стою я на машине и мне ребята с вагона бросают рулоны, много времени и сил тратится на преодоление силы инерции. Бросили рулон, я поймал, он тяжелый, мои руки ушли вниз под его тяжестью, остановился, теперь я трачу силы на подъем, перехват и укладку в нужное место. А если использовать инерцию на пользу? Получилось! Мне бросают рулон в, примерно, нужном направлении, а я его не подхватываю, не останавливаю, только кистями рук продолжаю и направляю его полет в нужное место. Мы могли бы выступать в цирке. Этим методом мы даже разгрузили вагон огнеупорного кирпича на заводе Центролит. На нас приходили смотреть. Огнеупор тяжелый и складывать кирпич надо было в стопки с перевязкой между слоями, то есть у каждого кирпича было строго свое место. Я последний в цепочке, мне летит кирпич опять только примерно в нужном направлении, но в воздухе он все время вращается, а я умудряюсь, не ловя его, одной рукой подправлять направление полета так, что он сам влетает в нужное место в стопке. Скорость сумасшедшая, примерно кирпич в секунду или даже быстрее. Много били? Что? Кирпич? Нет, только если сбой в цепочке — кто-то замешкался с предыдущим, то несколько последующих упадет на землю. А пальцы и так были разбиты всегда, не помню дня, чтобы где-то не кровоточило.