Геннадий Руденко - Чабанка

План у нас с Тёхой был такой: как только вошли в лифт, отрезаем как можно б о льшие куски. Останавливаем лифт сначала на темном, «нежилом» третьем этаже, там сбрасываем отрезанные куски в заранее приготовленную картонную коробку, спрятанную за дверью. Затем назад в лифт и дальнейший подъём, как ни в чем не бывало. Получилось, но не всё. Перемороженное мясо не резалось. Удавалось отпилить только наиболее тонкую часть — край живота, ниже рёбер. Но мы были рады и этому.

Закончили около трех часов ночи. Мы могли быть свободными. Договорились, что я выйду первым с территории холодильника, а Юрка принесет ящик к железнодорожным воротам, через которые возможным было передать этот ящик наружу. Сказано-сделано. Обождав Юрку под воротами снаружи, я понес ящик дальше. Идти по дороге, в обход городской свалки, надо было намного дольше. Так как дорога все равно была заметена снегом, мы решили путь сократить и пойти через свалку.

Ночь, ничего не видно, снега по колено, иногда проваливаемся по пояс, стараясь обходить еле видимые холмы — горы мусора под снегом, там, провалившись, можно было и ногу сломать. Бредём и вдруг слышим, сначала вой собак, потом лай, визг и все ближе и ближе.

— Тёха, это кранты! Мы забыли, тут же полно диких собак. Это днем они на людей не нападают, а ночью?

— Я так думаю, мясо подтаяло там в коридоре и потекло, вот они кровь и учуяли.

— Что будем делать?

Собаки были уже совсем рядом, много собак, очень много. Мы их не видели, но слышали.

— Гена, давай коробку мне. Я кореец, меня собаки не тронут.

— Чего это они тебя не тронут?

— А они чувствуют, что они для меня пища, они меня боятся. Я понесу коробку, а ты бери ножи в две руки, если хоть одну суку кромсанешь, может они и отстанут.

Я передал короб Юрке, а сам крепко рукавицами обхватил, слабо приспособленные к драке, рукоятки кухонных тесаков. Так мы и побрели дальше. Собаки скулили, выли, рычали около наших ног, они были все время рядом. Иногда казалось, что они уже бросились в атаку, но они не нападали. Самым неприятным было то, что мы их не видели, а только слышали. Я был в полной боевой готовности отразить атаку. А другого выхода то и не было.

Брели мы долго, материли себя за решение сократить путь. И только, когда вышли на дорогу под первый фонарь уже возле ДСК, собаки отстали, а мы почувствовали, как мы измотались, за этот поход. Несмотря на холод, спина у меня была полностью мокрой. Через минуту мы удивились реакции людей, стоящих на конечной остановке трамвая под фонарями — люди, ожидающие редкий трамвай, развозящий ночную смену, с ужасом смотрели на нас. Только тогда мы отдали себе отчет, как мы выглядим со стороны: один несет короб, с которого капает то, что оставляет характерные черные следы на снегу — кровь, а второй идет, зажав в руках сорокасантиметровые ножи. И эта парочка появилась ночью, со стороны дикой свалки. Ужас! Мы с корейцем рассмеялись. А потом в вагончике Юрка двумя руками помогал мне разжимать пальцы моих рук. Мне было смешно, я давал команду руке разжать пальцы, но пальцы не шевелились они намертво обхватили рукоятки тесаков.

Следующим вечером мы попытались из этого мяса сделать шашлыки. В сугробах между двумя стопками плит перекрытия, укрывшись таким образом от ветра, мы разожгли костер и попытались поджарить пересушенное заморозкой мясо. Честно говоря, закуска в тот раз не получилась, но, как оказалось, она нам была и не нужна. У нас была самогонка. После работы, уже в темноте все собрались в круг вокруг костра, мне налили первому полную солдатскую железную кружку сивухи. Я сказал какие-то слова и выпил залпом все двести пятьдесят грамм, последние глотки давались с трудом, самогонка была очень крепкой и противной. На этом праздник жизни для меня закончился.

Я спал на снегу поверх стопки бетонных плит, когда меня разбудил, растряс Вовка Гажийский и утянул в вагончик, в тепле которого меня сразу и окончательно разморило. В этот раз натоплено было от души и спящие вповалку ребята надышали. Я уже засыпал, когда меня снова начал трясти Вовка.

— Ну, что ещё?

— Кажись, одного нет.

— Кого нет? — я сразу проснулся.

— Игоря Савуна нет.

— А где он?

— В поле, наверное.

— Как в поле, там же холод собачий? Замерзнет на хуй!

— Пошли искать.

Мы вышли на улицу. На холоде я быстро пришел в себя и смог нормально воспринимать то, что мне рассказывал Гажийский. По его рассказу, после выпитого я еще некоторое время оставался адекватным, ровно столько, что бы успели выпить все остальные. Вовка не успел, он понял, что, начиная с меня, все через минуту после первого же стакана выпадают в осадок. Он начал относить ребят в вагончик. Первыми потянул тех, кто пил последними, так как они могли ещё самостоятельно передвигать ногами. Меня искал долго, я зачем-то залез на стопку, а снизу меня видно не было на плитах. Игоря мы нашли на соседней стопке плит.

Ништяк отметили! Что мы пили? Почему не замерзли?

Через пару дней пришла заверенная телеграмма и я получил право на законный отпуск. Как было несчастной жене пояснить этому отмороженному военному, что у него теперь есть ребенок?

Вернувшись в Одессу, я первым делом поехал на Кулиндорово, где сгрузил харчи, выпивку, сигареты — так сказать, дачку пацанам. Уже налегке переступил порог нашего КПП. На аллее стоял Балакалов с незнакомым высоченным майором. До меня ветер доносил их странный разговор:

— Вы устав строевой службы читали, товарищ прапорщик?

— Так точно, товарищ майор.

— А что там сказано о курении на ходу?

— Там сказано, что военнослужащие должны воздерживаться от курения на ходу, товарищ майор.

— А почему же вы курите, товарищ прапорщик?

— А я не могу воздержаться.

— Значит вы нарушаете устав, товарищ прапорщик.

— Никак нет, товарищ майор. В уставе не сказано, что военнослужащие не должны курить на ходу, там сказано, что они должны воздерживаться. А я не могу воздержаться. Хотел, но не смог, товарищ майор.

— Вы держите движение со стороны одной курилки к другой, товарищ прапорщик, а расстояние между ними не больше сорока пяти метров. Почему же вы курите на ходу, а не в курилке?

— Боялся, что не дотяну, товарищ майор, виноват.

— А виноваты, так предъявите фанеру к осмотру.

— Я позволю себе защищаться, товарищ майор.

Шапка Балакалова оказалась на затылке, сам он стал в боксерскую позу и начал раскачиваться с пяток на носки. Майор сверху вниз спокойно смотрел на прапорщика. Руки майора свисали вдоль ног, огромные кулаки находились в районе колен. Вдруг он прямо оттуда, с уровня колен без замаха пробил кулаком защиту Балакалова и попал тому в грудь. Прапорщик только охнул и согнулся, вздохнуть он не мог, краска сошла с его обычно румяных щек. Он поднял голову, на голубых глазах выступили слёзы. Естествоиспытательское выражение лица майора не изменилось, он пытливо продолжал смотреть Балакалову в глаза. Я от греха подальше — огородами, огородами и в казарму. Там доложился Корнюшу о прибытии, он то и рассказал мне последние новости.