Геннадий Руденко - Чабанка

В моё отсутствие у нас в части появился новый комбат — майор Бочаров. Мужик под два метра ростом, с непропорционально маленькой головой и также непропорционально длинными руками. Был он в далеком прошлом боксером, чем и пользовался при случае. Вскорости многие познакомились с его пудовыми кулаками. В подозрительные вечера майор надевал на правую руку боксёрскую перчатку и делал обход вверенного ему военнообразного подразделения. Однако мужик он был незлопамятный и справедливый, всегда давал возможность выбора — спрашивал: «губа или грудина?», в смысле: или гауптвахта на трое суток или один удар в грудь. Те, кто в первый раз выбирали удар, на второй раз уже сомневались.

Новому комбату пришла в голову «отличная» идея. Так как наша рота «квартировалась» обычно в части, а остальные чаще находились в командировках, комбат приказал всех самых неблагонадежных стянуть в нашу роту. Под отеческий присмотр, так сказать. Наши офицеры были просто счастливы. Такой подарок! А старшина, когда мы были с ним наедине, спросил:

— Геша, ты знаешь, что есть самое страшное на свете?

— Нет.

— Дураки, Гена. От дурака самое зло. А ты знаешь, что страшнее дурака на свете?

— Нет. Стоп! Как это? Дурак же уже самое страшное?

— Нет, есть ещё дурак с инициативой!

В нашей роте появилось много новых лиц. Некоторые из них были безобидными, как, например, один паренёк, который, не дослужив полгода, попал в дисбат, а после двух лет дисбата его прислали в нашу часть дослуживать. Незаметно он у нас появился, незаметно отслужил пару месяцев и незаметно исчез. Я пытался с ним разговаривать, было интересно узнать побольше о дисбате, но на вопросы он не отвечал, вспоминать не хотел, а только жадно курил в ладонь, зажимая бычок маленькими сморщенными пальчиками, сам сгорбленный, худой, с собачьей тоской в глазах. Только один раз, помню, из него тихо вырвалось: «то, что вы здесь поднимаете вшестером, там поднимают двое» и все, замолчал, не пробить.

А другие были далеко не так безобидны. Таких нам забросили большинство, ребята со сроками за плечами и соответствующим поведением в других ротах.

Мы их за глаза назвали «птенцы Бочарова». По примеру «птенцов Керенского» из кинофильма «Рожденная революцией». Когда Керенский после Февральской революции объявил амнистию уголовному элементу и в стране начался беспредел. Помните: «Козырь, наш мандат»? Во-во, это как раз оно.

Периодически и мне в бригаду пытались всунуть такого птенчика. То николаевского бандита Пашу Шеремета. Интересный, кстати, парень, только не мог он и дня без приключений на свою голову. То Боцмана из крымской босоты. Боцман был плечистым парнем с вечно улыбающимися глазами и широким ртом. Он чем-то неуловимо напоминал КАМАЗ — такой же простой и несворачиваемый. Попал он по первому времени в третью роту, характер имел сложный, вот его и вернули в «элиту», поближе к своим подельникам. Как только мы приезжали на Кулендорово, Боцман закуривал папироску и проводил с нами, со студентами ликбез. Помню такую историю:

— Скентовался я на первом своем этапе с парнем одним. Договорились мы с ним поддержку дать друг другу в минуту тяжелую, если на зоне, конечно, рядом окажемся. Заезжаем в одно ВТК [73] ВТК — воспитательно-трудовая колония , через неделю с карантинки спускают на нас зону и бросают в один отряд. Знали мы уже, наслышаны были, что на малолетках полный беспредел, готовы были ко всякому. Заходим в дом, нас встречают, не кошмарят сразу, расспрашивают, кто мол и откуда, какой масти, кого знаем, с кем сиживали? А потом один говорит «ну, босяки, готовьтесь сща прописку проходить будете», а мой кент отвечает «не будем, прописку мы в тюрьме на предвариловке еще прошли, погонялы [74] Погоняло — кличка (жарг.) честно получили». «Так вы с крытой? А мы думали вы до суда на подписке мамкины пирожки хавали. Нормальных нам босяков закинули, по понятиям! Ну, тогда прописку второй раз проходить не надо, по ходу, вам только надо с тюрьмой развязаться. Вы теперь в колонии, на зоне, дома, а на плечах ваших тюрьму принесли, нехорошее это место, надо развязать вас». «А как это?». «Да просто, сейчас мы вам коктейль приготовим, вы его выпьете и скажите, мол, прощай тюрьма. Вот и всё, края, будете полными честнягами». Они начали колотить в кружках какую-то бурду, а в конце тот, что с нами балакал плюнул в кружки и передал их нам: «Пейте, парни, и к нам!..». Я не успел и подумать, что это нам кружева плетут, как мой кент, выбив на пол кружку из рук, вцепился зубами в горло этому клоуну, пришлось вписаться. Насилу оттянули, крови было море. Нас конечно оттоварили по полной программе, но больше с развязкой не приставали. Это у них такая проверочка была. Меня скоро в семью взяли. А товарищ мой так и остался «колючим».

— Как это, Боцман?

— А это, когда и не мастевой и не семейник, а так, сам по себе живет, волком бегает и к себе никого не подпускает. Меня одна семья под свою крышу сразу взяла, а он еще долго на кулаках свое право жить отстаивал.

— А мастевые к вам сразу приходили или вы их там уже опускали?

— И так и так было. Но многих у нас опускали, — подумав, добавил он. — На взросляке такого беспредела нет, а на малолетке каждый авторитетный пацан, по понятиям, должен был иметь своего «личняка», тот его и обслуживал по полной программе: от стирки до удовлетворения всех мужских потребностей. Племя петушиное, оно как бабы — и визга и крика много. А после бани обычно в доме такой дёр стоял — жопы то у петухов мытые.

— А вот интересно, Боцман, чё ты такой вежливый, не материшься почти никогда?

— Привычка. Ругаться для здоровья вредно, — щурится сквозь папиросный дым ухмыляющийся Боцман. — Ведь там всё понимается буквально. Вот сказал ты кому сгоряча: «ёб твою мать», а у тебя люди спросят так спокойно: «Ты? Его мать? Отвечаешь? Доказать можешь, что ты это делал?», ты конечно даешь задний ход, но всё, поздно, ты уже фуфломёт и пошел по ступенькам вниз. А сказать «пошел на хуй» можно только опущенному. Если сказал не тому, тогда самому тебе на нож кожаный придется сесть. И ничего не поделаешь, — и подумав, добавил — хотя повеситься всегда давали возможность перед опусканием, честь, так сказать, соблюсти. Это всем нравилось. Скажут «вешайся», а сами смотрят, любопытно же. И вешались некоторые, между прочим. Или там, сказал опять сгоряча кому «сука», а это значит «стукач», «наседка». Тебе предъява — докажи. Не смог — имей проблемы. Я сам был свидетелем, когда у одного так вырвалось, люди у него за это спросили. Оправдаться он не смог. Ему предложили или он отстрочит…

— Отстрочит?

— Ну, отсосёт или ему губы отрежут. А он бродяга по жизни, конечно выбрал губы. Его пожалели, только нижнюю оттянули и отпилили тупым ножом. Сам видел. Не парни, ругаться по маме — это больно. А потом, когда в семье живешь, ты ж не только за себя отвечаешь, ты за всех отвечаешь, а все за тебя. Если ты косяка запорол, то пострадает вся семья. Так что в семье и ответственность другая.