Геннадий Руденко - Чабанка

Марксисты-материалисты, мля. Служили мы все по разному.

Теплый одесский май. Настроение, как и погода, прекрасное. Работы много, но это тоже хорошо. Плохо, когда вагонов нет и надо делать вид, что мы очень перетруждаемся на Кулиндорово. Актёрствовать любил только Баранов. Когда он бывал у нас на станции, помощи от него в работе мы не ждали, но посмешить, спектакль устроить он мог. А уж если в то же время был и Райнов, вечный апологет Барашека, то концерт был обеспечен, места на первой койке надо было занимать с утра. Весёлые были деньки. Плохое не так не помнится.

Возвращаемся мы с работы вечерком, не поздно. Проходим через КПП, а перед штабом стоят Кривченко с Балакаловым. Так бы мы и пошли в казарму маленькой толпой, а теперь мне пришлось бригаду построить — по уставу больше двух военных человек могут перемещаться только строем. Пока ребята нехотя строились, до меня донеслось:

— О, Руденко! Пусть он едет. Он же киевлянин, — голос Балакалова.

— Руденко, ко мне давай! — крикнул Кривченко.

Я, соблюдая уставные условности, подбежал.

— Товарищ майор, …

— Глохни. Джафаров же из твоей роты?

— Так точно. Он сейчас в учебке.

— Выгнали его на хуй из учебки. Пришла телеграмма, надо забирать бойца.

— А чего он сам не может приехать?

— Боятся его самого отпускать, дёрнет куда-нибудь. Он же безбашенный. Езжай и забирай его.

— А где он?

— В Киеве.

— С тебя бутылка, — ухмыляется Балакалов.

— Так, сутки тебе туда, сутки побыть дома, сутки забрать Джафарова и сутки назад. Зайди в штаб и получи командировочное предписание.

Четверо суток это был конечно подарок замполита, на самом деле ночь туда, ночь обратно, максимум полдня забрать Джафарова, остальное моё. И очень кстати — у моей молодой жены скоро день рождения.

Джафарова я помнил хорошо. Был он с последнего призыва. Помню, захожу как-то в каптёрку, за столом сидит маленькое горбоносое чмо с глазами, как мячики для пинг-понга, а стол окружили мои друзья и стебутся над нерусским:

— Генка, ты только послушай. А ну, земеля, повтори, что ты нам говорил.

— Всэх рэзать будем, — со страшным акцентом произносит чмо.

— Кого всех?

— Одесситов, киев, это, блат.

— А почему?

— Борзие очень, — подумав.

— Всех?

— Э-э, всех, — совершенно серьёзно сожалеет Джафаров, сокрушенно качая головой и разводя в стороны руки.

Вот этого «мясника» мне и надо было забрать с учебки. Переодевшись в парадку, я сразу рванул на вокзал. Билетов не было, начинался сезон. На вокзале я встретил киевлянина Вовку Берёзова из нашей роты, он ехал в отпуск по договоренности со старшиной, как он мне сообщил. Тут-то я вспомнил, что не предупредил старшину о своем отъезде. Это могло создать мне нешуточные проблемы после возвращения.

У Берёзы билетов тоже не было. Поезд уже стоял на перроне. Пошли мы горемычные вдоль вагонов. Сжалился над нами мужик, проводник плацкартного вагона, впустил и денег не взял.

Но и мест в вагоне не было. Присели мы на мусорный ящик, что напротив туалета. Думали, что временно, позже найдём места. Но не тут-то было. Так всю ночь мы и провели между, постоянно открывающейся, дверью в туалет и мусорным ящиком, который к ночи был уже переполнен и сесть на него было невозможно. Отличная ночь, запоминающееся путешествие. Слава Богу, проводник продал нам пляшку вина. Так с вином, сигаретами да в доброй беседе мы ночь и скоротали. Стоя.

Не могу сказать, что Джафаров очаровал мою семью, пообедали мы с ним вместе у меня дома и в путь. От времена были. Не всё могли решить деньги. Назад билетов тоже не было. Начало отпускного сезона. Меня провожали друзья Крассовский и Миша Ляховецкий. Мишка сказал, что проблему эту с билетами решит он запросто. И действительно первый же проводник, с которым Ляховецкий заговорил, взял нас, да ещё и места дал. Заскочили мы все в купе. Сашка Крассовский быстро зубами сковырнул пластиковую пробку с фауст-патрона, пустили по кругу, с горл а — за отъезд. А я поинтересовался, как Мишка так быстро договорился.

— Я иду вдоль поезда и смотрю внимательно в рот проводникам, нахожу нужного и говорю ему: «я стоматолог, вот мой номер телефона». Всё! Билеты, места, всё есть.

Профессионал, династия киевских стоматологов!

С Мишей всегда так. Ты с ним разговариваешь, а у тебя такое ощущение, что тебе диагноз ставят. Миша даже в кинотеатре прежде сюжета изучал состояние ротовой полости киногероев, подслеповато щуря свои близорукие глаза на экран.

В часть мы вернулись вовремя. Мы это я, Джафаров и пара книг для старшины. Прежде всего, с нехорошим предчувствием, я пошел доложить о прибытии Корнюшу. Он встретил меня в каптёрке холодным взглядом своих водянистых глаз.

— Товарищ прапорщик, разрешите доложить…

Он молчит.

— Младший сержант Руденко из командировки вернулся, задание выполнено, замечаний в пути следования не получал.

— А почему вы мне докладываетесь, сержант? Я вас не отпускал. Идите к тому, кто вас посылал в эту командировку, ему и докладывайтесь.

— Но, товарищ прапорщик…

— Я всё сказал.

— А я вам книги привёз, — жалко, унизительно, ещё по инерции пролепетал я.

— А мне не нужны ваши книги, сержант.

Прапорщик откинулся на спинку стула и победно скрестил руки на груди. Повисла неловкая для меня пауза, а он молчал и наслаждался этой паузой, он пил эту паузу медленно, по глоточку. Наконец, я снял ногу с тормоза:

— Разрешите идти?

— Вы свободны, товарищ младший сержант, — многозначительно подчеркнув слово «свободны», прогундосил Корнюш.

Буквально через неделю меня настигла месть прапорщика Гены. Я не знаю, как ему это удалось, но меня сняли с должности бригадира УПТК и бросили ночным сторожем на УММ и ОГМ. С кем я только не говорил, ничего нельзя было сделать. В УНР подтвердили, что довольны мною, как бригадиром, но, типа, это решение воинской части. Я разговаривал с замполитами — без толку.

Балакалов, сволочь, сказал:

— Ништяк, в натуре, чего ты дергаешься? Другие мечтают о такой работе. Ты же цемент свой до смерти будешь выхаркивать, а здесь чистая работа, «не бей лежачих». А политчасть поддержала эту инициативу командования роты — ты теперь больше будешь при части, больше у тебя будет времени на дела комсомольские.

Вот он реальный командир батальона — прапорщик Корнюш, старшина четвёртой роты, …сука!

Знал же Корнюш, что для меня хуже смерти неволя и ничегонеделанье. Теперь моя боевая задача состояла в следующем: ночью я должен был сторожить груду ржавого металлолома на УММ, то есть спать там, а днём, как ночному сторожу, мне полагалось отдыхать в роте, то есть спать в расположении части. На восстановление сил по уставу мне полагалось восемь часов, а остальное время я был в распоряжении командования. Просто хуже не придумаешь! Главное, что я потерял свободу, я не мог уехать из части, не мог видеть нормальные лица, не мог, хоть иногда, перекусить в гражданской столовке, заскочить в магазин, на почту, я был лишён работы, которая мне нравилась, общения с друзьями. Ох, как же мне было тоскливо, когда я шёл первый раз на УММ.