Геннадий Руденко - Чабанка

Вскоре у меня появился подельник. Сторожем на РБУ был сослан Седой. Что называется «пришла бедя — открывай воротя».

С появлением Седого, каждый вечер, сразу после окончания рабочего дня к РБУ съезжались покупатели. Покупали в основном цемент и известь, вначале мешками, потом Седой начал наглеть, стал продавать машинами. Появились деньги, а следом каждодневная выпивка с гражданской закуской. Вагончик РБУ превратился в притон околоместного значения, вечерами к нам на огонёк брели наши водилы с автобазы, разная блатота из части. Дым столбом, бромбус, карты. Двухкомнатный вагончик, не в пример нашему на Кулиндорово, был просторным, только в в левой стороне, где была собственно сторожка, стояли три койки, стол, ещё хватало места и дискотеку устроить при необходимости. Вот с необходимостью было хуже. Места наши были в глуши, далеко в стороне от тех мест, где ходили нормальные люди, тем более женского пола.

Но вот однажды, когда в вагончике сидело нас человек шесть, ждали мы гонцов с Красного дома с бромбусом, перед вагончиком лихо затормозил самосвал. Ещё не осело облако цемента, как к нам заскочил гражданский водитель.

— Седой, баш-на-баш, меняю!

— Чего тебе? — лениво процеживает Седой сквозь зубы.

— Пять мешков цемента загрузи, я завтра с утра к тебе подгребу, забросим в кузов.

— А ты, фраер нарисованный, знаешь, сколько мешок четырехсотки [84] Четерехсотка — цемент марки 400 стоит?

— Не гони беса, Седой! Пошли, у меня для тебя подарок. Мамзель на шарка [85] На шарка — от «на шару», бесплатно (жарг.) тебе подогнал!

Они вышли. Вернулся Седой с девчонкой. Мы обалдели. Выглядела она в целом неплохо, простое сельское, правда слегка подпухшее лицо, коса русых волос, светлые глаза, стеснительная улыбка, простенький чистый сарафанчик, стоптанные туфельки. Но для нас она была принцессой! А мы, следовательно, кавалеры королевской крови, «прынцы», одним словом. Мы не замечали её блудливого взгляда и немытых рук, ведь нам так нужна была дама!

Началось соревнование в остроумии, конечно, армейского толка, уровня казармы, не выше, да ещё с матерком. Барышня этому нисколько не смущалась, наши ухаживания принимала с удовольствием. Пришли наши салабоны во главе с Тёмой, принесли шесть чайников с бромбусом.

— Тёма, мухой, загрузи со своей гоп-бригадой пять мешков цемента и цынканулись [86] Цынкануться — прятаться (жарг.) все по норам. Быстро! — красовался Седой при даме.

Обычно при мне он командовать не смел. Да и тон подобный в обращении с младослужащими я не одобрял и он это знал. Но сейчас я не обращал внимание на такие мелочи, а он пользовался.

Налили. Девочка пьёт наравне с нами. Мы правда солдатскими кружками, она с единственного стеклянного стакана-гранчака, жеманно отставляя пальчик. Не пьянеет, но мы то знаем, что это дело времени, бромбус по любому свое возьмет. Время близилось к вечерней проверке. Часть пацанов, не дождавшись вожделенного, была вынуждена уйти в часть. Остались я, Седой, огромный неуклюжий армянин нашего призыва Абрамянц и Кириченко, представитель крымской босоты. Абрамянц позвал меня и Седого в соседнюю «гражданскую» комнату, прихватив полный чайник.

— Чуваки, Христом-Богом прошу, дайте я первым. Мне в роту надо, а вы здесь по любому остаётесь, будете её всю ночь вертеть.

— А чё это ты? Секи сюда, нерусский, её вообще мне подогнали.

— Седой, брат, дай поебаться.

— Че-ево? Твои братья в овраге лошадь доедают. Не шакаль. Сказал — после меня.

— У меня же времени нет. Седой, ну не будь жлобом, тебе, что в падлу после меня ебать? Да я же чистый, я бабу скоро год уже как не видел. А с меня будет причитаться.

— Ладно, — после коротких раздумий сделал вывод Седой, — хуй с тобой. Пользуйся, пока я добрый.

Абрамянц ушёл, вместо него зашёл Кириченко, видно его выгнал, как молодого, Абрамянц. Начали совет теперь держать вместе с Кириченко.

— Чуваки…

— Так, Киря, по всем понятиям ты молодой ещё, твой номер последний, — рассудил Седой.

— Э парни, вы же здесь на придурочных местах живёте, она ваша на всю ночь, дайте мне первому, я по-быстрому.

— Ага, первый уже армянчик, наверное тоже по-быстрому.

— Пацаны я ее к себе в сауну заберу. Будем с ней «па-багатому», як за заграницей, — высказался и я на свой манер, бромбус обладал удивительным свойством вытеснять незаметно мозги.

— Да бери, куда хочешь. Вопрос, когда?

— В том то и дело, что сауну я включил ещё три часа назад, а она к утру должна успеть остыть, вы же в курс а х. А значит я после Абрамянца.

Сауна — это дело святое. Тут со мной и спорить никто не смел.

— Седой, не будь сукой, я буду после Руденко и сразу её к тебе в вагончик приведу в лучшем виде под белы рученьки — дери до утра.

— Хуй с вами, пользуйтесь. Я не в проигрыше, никто за спиной маячить не будет, на гашетку давить. Прихлебалы! Шаровики!

А я себе уже представлял этот «секс на пляже».

Я за красоту. Я за гармонию.

Юбилейный 1980 Новый год мы с друзьями решили отпраздновать у нашего соседа Игоря по кличке Паниковский. Я всегда к встрече Нового года относился очень ответственно. Продумывал все заранее, готовил. Особое значение придавалось тому, с кем праздновать Новый год. В полном согласии с тем, что Новый год — это семейный праздник, я считал, что в Новогоднюю ночь надо создавать семьи. Временные, так сказать, краткосрочные.

В этот год я пригласил на праздник свою подружку Иру. Прекрасная, симпатичная девочка с пухлыми губками и прелестными голубыми глазами. Мы с ней встречались регулярно уже больше года, но дальше поцелуев дело у нас не продвинулось, это вам, простите, не нынешнее время, когда секс — не повод для знакомства. Тогда я возлагал особые надежды на волшебство новогодней ночи.

С Паниковским мы распланировали время, когда пить, когда есть, когда танцевать, а когда по углам зажиматься. И утку с яблоками приготовили, и торт у нас был, и свечи не забыли. Музыкальное оформление лежало на мне, для этого я притарабанил свой знаменитый на весь Соцгород тюнингованный бобинный магнитофон «Юпитер 201» с колонками 10МАС.

И вот Новый год. Любимый Праздник. Все торжественно и величаво. Девчонки в подобии вечерних нарядов, мальчики в школьных выпускных костюмах. Я «элегантный, как рояль» — черная кримпленовая «тройка» с благородным отливом, голубой батничек, а под ним черный же, небрежно повязанный, платок на шее, вместо банального галстука. Тон вечеринки получился архивысокопарным. Мы вели столь великосветские беседы, что о танцах даже никто не мог заикнуться, а не то, что о, простите, зажимболе.