Геннадий Руденко - Чабанка

В начале сентября, сбежал из части очередной наш салабон, меленький такой забитый молдаванин. И не то чтобы его сильно прессовали. Просто как-то там выяснилось, что у него сифилис. Как, откуда? Непонятно. Может он устыдился этого, а может забоялся, что бить будут, а может путь заражения, по его мнению, мы бы посчитали стрёмным и загнали бы его под шконку, как в путёвой хате, и это в лучшем случае. Не знаю. Но он убежал. Ума он был самого что ни на есть короткого, а поэтому было понятно, что убежал домой. Кстати, «убежал» говорили в нашей части, если солдата дней пять-семь не могли найти, так как просто отсутствовали много и регулярно. Если объявлять тревогу, после одного дня отсутствия бойца, то трибунал должен был бы жить в нашем батальоне, а офицеры бы в жизни не видели своего вожделенного очередного воинского звания. И кому это надо?

В соответствии с процедурой, направили письма в военкомат по месту жительства и домой бегунку. Ответа не получили. Тогда на родину героя поехал старшина Корнюш, а когда вернулся рассказал в курилке нам следующее:

— Ну псих, бля. Приехал я к нему в село, зашел в хату, там мамка его старая и жена…

— Он что женат был!!?

— Почему был? — старшина задумался, — А может теперь и б ы л, придурок. Меня сразу к столу, а я голодный был, согласился. Вина не пил, но попробовал, значит, молдавское мороженое…

— А что это такое, товарищ прапорщик?

— Что не знаете? — ждал стервец этого вопроса, — Не знаете знаменитого молдавского мороженого? Мамалыга! Не смейтесь, это правда. Ну вот, ем я и расспрашиваю. Родственники ни в какую, не видели, мол, и всё тут. Что делать? Доел я, поблагодарил, вышел, зашёл за соседний дом, смотрю. Минут через пять его жена с котомкой вышла и пошла из села в сторону лесочка. Я за ней. Вывела она меня на шалаш в самом начале леса. Вот он родной! Ну думаю, сначала послушаю, что она ему расскажет о моем приходе, что посоветует, дура. А они и не разговаривали, этот гундос сифилисный её сразу завалил и давай драть.

— От пидор!

— Ни хрена себе! Жену родную?!!

— Убить козла!

— Ша! Вы послушайте дальше. Я сразу зашел им за голову и на его руке наручник щёлк и защелкнул, а второй уже на моей руке был защелкнут. От, думаю, весело будет, если она его сейчас от страха защемит, как сука кобеля, но нет, не защемила. «Вставай» — говорю, — «набегался ты и наебался. Как же ты свою жену дерешь с сифоном то?». Думал, она на этих словах в рожу его мерзкую вцепится. А она заплакала, встала и говорит «я знаю», — Корнюш сделал театральную паузу, — «но мы же осторожно, он же это… как его… ну, типа, не спускает в меня».

Слушатели заржали, а старшина подвёл итог так:

— Вот вам и любовь на фоне обильного виноделия. А вы говорите — мамалыга!

Вам смешно? И мне — нет.

С развода меня выдернул Кривченко. Как обычно, не к добру, но до какой степени не к добру, я тогда и не подозревал.

— Бери Камышана в зубы и вези его в Симферополь.

— Куда?!

— Куда-куда, я сказал в Симферополь, — замполит был не в духе.

— На кой ляд…

— Поговори мне, совсем оборзел. Общественным обвинителем будешь, тебе не привыкать. Бумагу официальную тебе в штабе накатают.

— А почему в Симферополь? — я стал серьезным, — Он же служит в Одесском гарнизоне, значит и трибунал должен быть здесь.

Спросить сразу — «А почему, собственно? А что он натворил?», — в голову не приходило. Камышан был из крымской босоты и срок маячил ему всегда, что уже за спиной, что спереди.

— Гражданский суд его будет судить.

— Как гражданский? Военнослужащего не может судить гражданский суд.

— Если преступление совершено еще на гражданке, то может.

— На гражданке?!! Он же уже скоро год как в армии!

— Не знаю. Приказ из военной прокуратуры — сопроводить, доставить, обеспечить. Так что давай дуй в солнечный Крым, блядь. Там как раз бархатный сезон в разгаре.

— Есть дуть в Крым, — сдался я с неохотой.

Заныло у меня на душе, холодный пузырек нехороших предчувствий раздувался внизу живота. И предчувствия меня не обманули.

Вечером на пассажирском поезде «Одесса-Симферополь» мы с Камышаном выехали в столицу Крымской автономии. Плацкартный вагон, кругом люди, говорить без свидетелей мы могли только на перекурах и то, если никого с нами в тамбуре не было. Из обломков его рассказов я выяснил следующее:

Год назад, за несколько месяцев до призыва в армию, летом провожал Камышан свою зазнобу домой. Шли они через школьный двор, где встретили троих знакомых пацанов, поздоровались, пошли дальше своей дорогой. В подъезде дома подруги, по понятным причинам сугубо личного толка, задержались. Когда Камышан пошёл назад, то увидел, что на школьном дворе стоят милицейские машины. От греха подальше он это место обошёл. А на следующий день его арестовали.

Оказалось, что эти парни хотели изнасиловать какую-то девчонку. Но им не дали это сделать два военных прапорщика, проходивших мимо, и, к их чести, вступившиеся за девочку. За что им и были нанесены тяжкие телесные повреждения. Несовершеннолетняя потерпевшая не стала дожидаться, пока вернутся к прерваному, воспользовалась занятостью насильников и убежала. Она сразу обо всем рассказала родителям. Двоих парней вычислили уже ночью, а позже они показали, что Камышан был с ними. Он отпирался. Третий исчез. Его сначала объявили в республиканский розыск, а потом во всесоюзный. Найти не смогли, а без него дело рассыпалось. Те двое были малолетки, а третий уже совершеннолетний, причем ранее судимый. Камышана сначала выпусили под подписку о невыезде, а потом он был призван в армию. Он вообще думал, что дело закрыто. А вот оказалось, что нет. Мне же Камышан божился, что его на месте преступления не было. Ладно, думаю, посмотрим материалы дела.

Утром на вокзале нас встретила та подруга Камышана. Светка была девочка не видная, но вполне милая, приятная и по разговору совсем не дура. Она нам сказала, что под зданием суда нас ждёт адвокат Камышана. Мы прямо с вокзала поехали к зданию суда. Там познакомились с адвокатом — пожилой уже, небольшого роста, кругленькой женщиной. В здании суда нам дали возможность ознакомится с делом, меня определили официальным участником судебного процесса, Камышана не арестовывали — он, как военнослужащий, считался под военным конвоем, то есть конвой — это был я. А ещё Камышан подписался, что ознакомлен с обвинительным заключением.

Даже двух часов, которые мне дали на то, чтобы полистать толстенное дело, хватило для составления собственного мнения: Камышана там не было. Были свидетельские показания потерпевшей, данные сразу в тот же день. Она там четко описывает только троих и среди этих троих Камышана не было. Один из прапорщиков не мог опознать никого, у него тяжелое сотрясение мозга с последствиями — нарушены речь и слух. Второй «отделался» только удалением разорванной селезёнки, он опознал Камышана, но самого протокола опознания в деле нет, а есть только написанное от руки заявление этого прапорщика, где он заявляет, что узнаёт в предъявленном ему парне того, кто напал на него. Потом был от руки нарисованный план местности, но на нем не были отмечены фонарные столбы, а так как был вечер, возникал вопрос, а могли ли вообще прапорщики видеть лица. Я выписал себе на листочек, все ключевые фразы и номера соответствующих страниц уголовного дела, чтобы при необходимости ссылаться на них.