Геннадий Руденко - Чабанка

Короткий перерыв. В перерыве мы познакомились с новым адвокатом. Она сказала, что первая внезапно заболела и защитником назначили её. У неё времени на ознакомление с делом было достаточно и она считает себя в силах защищать Камышана. Слегка успокоенные, мы пошли на улицу перекурить.

После перерыва, судья больше часа зачитывал заключение следствия. Затем, на вопрос «Понимаете ли вы, в чём вас обвиняют и признаете ли вы себя виновными?» только Камышан ответил отрицательно. Белозерцев вину признавал частично, а малолетки полностью. К моему удивлению, один из малолеток оказался немым. Он слышал, но не говорил, речь его переводила женщина-переводчик, что затягивало процесс, в некоторой степени. Немой малолетка вызывал у всех присутствующих искреннюю жалость.

Отсутствовала на процессе потерпевшая. Вместо неё была её заплаканная мать. Еще один плохой знак для Камышана. Председательствующий на суде маленький, лысый, круглый, чебурашкообразный мужчина издал распоряжение: потерпевшую в суд доставить. При этих словах мать расплакалась ещё больше, её долго не могли успокоить, она дико голосила, в её вое слышалась глухая материнская безысходность, причина которой вскрылась позже. Допрос потерпевшей перенесли на послеобеденный час. Первым суд допросил потерпевшего.

Государственный обвинитель умело расставлял вопросы, ответами на которые потерпевший в самом лучшем свете мог продемонстрировать свое и своего товарища поведение и с самых скверных сторон осветить преступное поведение подсудимых. Потом наступил мой черёд. И здесь я впервые показал, на чьей я стороне. Как я не старался подчеркнуть свою беспристрастность, задавая вопросы, изобличающие преступников, пришел момент, когда я попросил прапорщика рассказать, как он опознал Камышана.

— Расскажите, как и при каких обстоятельствах вы опознали подсудимого Камышана?

При этом вопросе я почувствовал, как мне в спину вонзилась холодная сталь прокурорского взгляда.

— Ну, я лежал в больнице после операции. Завели в палату парня и я признал в нём того, кто на нас напал.

— Когда это было?

— В смысле? Я не понял вопроса.

— Ну, на какой день после операции? Или в день операции?

— На следующий.

— К вам в палату завели только одного парня?

— Да.

Я не делал никаких выводов, но каждый понимающий в таких делах человек мог легко из ответов прапорщика сделать выводы самостоятельно и выводы эти должны были быть однозначными. Я же с каждым вопросом, и я чувствовал это спинным мозгом, вбивал гвозди в свой гроб. А затем я их, для надежности, заменил на саморезы:

— Расскажите, как произошло нападение?

— Я уже рассказывал.

— Повторите, пожалуйста, ещё раз.

Хоть был я и общественным, но всё же официальным участником процесса и отвечать он был обязан. Правда, на этот раз он сократил свой рассказ до телеграфного стиля:

— Шли мы по улице, вдоль школьного забора.

— В какое время суток это было?

— Вечером.

— Было уже темно?

— Нет, не полностью, начинались сумерки.

— Дальше?

— Услышали голоса, потом женский крик. Поняли, там что-то нехорошее происходит. Мы сначала крикнули, нам ответили пьяные голоса. Мы с моим товарищем решили перелезть через забор и вмешаться.

— Пожалуйста, подробнее с этого места.

Прапорщик с негодованием посмотрел на меня. Я чувствовал, что и в зале зарождается глухое раздражение мною, моими вопросами. Как же — потерпевшие действительно герои. Многие ли сегодня, не зная, сколько там преступников, могли бы броситься на помощь жертве преступления? Честь и хвала таким людям! Но мне надо было добиваться своей цели, я действительно хотел выяснить правду и я шёл своим путем, задавая достаточно подлые, а порой и провокационные вопросы.

— Там за забором сразу кустарник. Как только я продрался сквозь кустарник, я получил камнем в голову. А потом они ко мне подскочили и начали бить ногами.

— Большой камень?

— В полкирпича.

— Куда точно, попал камень?

— В лоб.

— Когда вам камень попал в лоб, что вы сделали?

— Как это?

— Ну, покажите, куда вам камень попал? И что вы сделали, какие действия предприняли?

— Камень попал мне сюда, — он показал себе на правую надбровную дугу, — и я так наклонился сразу, наверное, опасаясь новых камней.

— А затем? Человек обычно хватается рукой за такое место, стараясь его прикрыть. А вы?

— Да, конечно, я двумя руками схватился за лицо и почувствовал, как руки у меня все в крови.

— Сильно текла кровь, — сукой подколодной, участливо спросил я.

— Очень, мне сразу полностью залило глаза.

— И здесь на вас напали преступники?

— Да, меня сбили с ног и начали бить. Я только успевал прикрывать голову.

— А ваш товарищ?

— Я не видел его, только слышал его крик в самом начале избиения. Наверное, ему тоже сразу в голову попали. Не знаю, не могу сказать, я скоро потерял сознание.

— А видели ли вы лица нападавших? Подумайте, от вашего ответа зависит судьба возможно невиновных людей.

— Протестую. Это давление на потерпевшего, — вмешался немедленно прокурор.

— Протест суд поддерживает. Задавайте следующий вопрос, — судья.

— У меня больше нет вопросов.

Зал уже не смотрел на меня с негодованием, люди умные поняли и мои вопросы и ответы на них. По крайней мере, этот потерпевший опознать никого не мог. Я вновь сел прямо, ко мне наклонился прокурор и зашипел:

— Сержант, что с вами? Вы задаете вопросы, которые могут задавать только защитники. Вы на чьей стороне? Не забывайте, вы — обвинитель.

— Я только хочу разобраться, что произошло на самом деле.

— Ну ладно, — протянул с угрозой, не поверивший мне прокурор.

Во время обеденного перерыва мы переговорили с Камышаном и нашим адвокатом. Так как мои вопросы были действительно вопиющими для обвинителя, я попросил, чтобы последующие вопросы, которые я заготовил, задавал наш защитник. Я продиктовал ей свои наработки, назвал номера страниц соответствующих ссылок. После обеда снова на допрос была вызвана потерпевшая. Вместо нее в зал вошел инспектор уголовного розыска и пояснил суду, что найти потерпевшую ему не удалось. Так как потерпевшая была несовершеннолетняя и таким образом частично за неё отвечали родители, к даче показаний вызвали мать потерпевшей. Эта убитая горем женщина, будучи, как я понял, уверенной, что самое худшее в её жизни уже произошло, ничего не боялась и рассказывала всё без оглядки. Рассказала, что дочь её пропала три дня тому назад, что ещё в прошлом году к ним приходили люди с угрозами и требовали, чтобы они забрали своё заявление из милиции. Потом год их никто не беспокоил. А недавно к ним домой заявился отец Белозерцева. Сначала предлагал деньги, потом угрожал, угрожал, что что-то страшное может произойти с её дочерью. А за три дня до суда дочь пропала. Здесь с бедной женщиной снова случилась истерика, её долго успокаивали, приводили в себя. Успокоившись, она сказала: