Геннадий Руденко - Чабанка

Рассказал мне Камышан, как проходило опознание. По его словам, его в наручниках привезли в больницу и просто завели в палату, где лежал после операции прапорщик.

— Узнаете?

— Узнаю, — прошептал потерпевший.

Полное нарушение процессуальных норм на лицо.

Потом я поговорил с адвокатом.

— Почему дело рассматривается сейчас, а не год назад?

— Только сейчас задержан четвёртый, некий Белозерцев.

— Четвёртый? Как по-вашему, был ли на месте преступления ваш подзащитный?

— Я думаю, нет.

— Почему же эти малолетки и следствие, а теперь, как я вижу, и этот Белозерцев упорно показывают на Камышана.

— Мне кажется, что дело было так — избив до беспамятства прапорщиков, преступники осознали, что потерпевшая убежала. Опытный Белозерцев, человек уже с уголовным прошлым понял, что их могут вычислить и арестовать. Для него это грозило очень серьезным сроком. Ведь меру наказания суд будет определять не только по 117, так как было покушение на изнасилование и по 101 — умышленные тяжкие телесные повреждения, но и с учетом отягощающей вину статьи 208 — вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность. А, следовательно, по всем статьям он может получить максимальные сроки, что даже при условии поглощения большим сроком меньшего, может обернуться для него лет так в десять, а то и в двенадцать.

— То есть, он мог пойти «паровозом»?

— Совершенно верно, — не споткнувшись о «паровоз», подтвердила адвокат, — Осознав это и используя свой авторитет, Белозерцев принудил несовершеннолетних преступников показать на присутствие ещё одного совершеннолетнего. Камышан был подходящей фигурой — ранее судимый, на учете. Они это знали.

— А почему именно Камышан?

— Мне кажется, он пришел на ум Белозерцеву потому, что полчаса назад проходил мимо. А это давало шанс на то, что у него нет алиби. Назвав любого другого, кого они не видели в тот вечер, могло получиться так, что у того было бы неопровержимое алиби. Это был бы прокол с тяжелыми последствиями. Мне кажется, что все было именно так.

— Похоже. Логично. И что делать?

— Будем основываться на материалах дела, на недоработках следствия.

— Да, я обратил внимание, что недоработок много. А кроме этого, есть ещё и показания потерпевшей. Это же просто гвоздь!

— Да, и это тоже. Я думаю, что у нас есть очень неплохой шанс дело выиграть.

— Дай-то Боже!

Как обычно, я не мог заставить себя даже мыслить с точки зрения обвинения, я рассуждал только с позиции защиты.

По дороге домой к Камышану мы купили бутылку вина. У Светы был ключ от его квартиры — видно отношения у них перед призывом Камышана были самые что ни на есть серьезные. Я ожидал увидеть бедную, плохо обставленную хавыру, этакую крымскую «малину», но нет — маленькая двухкомнатная квартира в хрущевке выглядела ухоженной и не бедной, как для такого района Симферополя. Вечером пришла с работы мать, плакала. Отца у Камышана не было.

В отличии от меня, ребята оптимизмом не страдали. По их мнению, ничего изменить нельзя, все участники дела и самого судебного процесса будут или запуганы или куплены. Всё дело, оказывается, в отце Белозерцева. Его все знают, это известный местный уголовный авторитет, игровой [98] Игровой — профессиональный картежник (жарг.) , человек страшный. Ходят слухи, что он играет на чужие жизни, его все боятся, это он, конечно же, сразу спрятал сына, а потом помогал скрываться ему от следствия на протяжении более года. Этот человек, зная по собственному опыту, какая большая разница между пятью и десятью годами заключения, сделает все возможное, чтобы «паровозом» пошел не его сын, а «лох сохатый» Камышан.

На следующее утро мы пошли в суд. Вчера я не обратил, а сегодня, благодаря толпе читающих, обратил внимание на доску «Помогите найти» перед входом в суд. Лучшей рекламы отцу Белозерцева, подумал я, найти было нельзя. Некоторых пропавших люди ассоциировали с его именем. В толпе физически ощущался страх, он передался и мне, до меня впервые дошло, что здесь не шутят, что я лезу в серьезное дело, что моя позиция «защитничка» может для меня плохо закончиться.

В зале суда находилось много людей, суд был бы закрытым, если бы изнасилование совершилось, но так как было только покушение, суд мог быть открытым. Родственники, друзья, знакомые четверых подсудимых, троих потерпевших и просто праздные любители чужой беды заполняли зал. Ввели подсудимых, все они были небольшого роста, но в двоих сразу читался малолетний возраст, не по росту, а по глазам, запуганным, затравленным. Третий отличался взглядом наглым, дерзким, вызывающим. Только третий был в наручниках, правда, конвой наручники сразу с него снял, как только тот оказался на скамье подсудимых, за деревянным барьером. К моему удивлению Камышана на скамью подсудимых не посадили, а определили ему место в первом ряду среди зрителей, крайнее, сразу напротив деревянного барьера. Хороший знак. Наверное, и здесь он считался всё ещё в армии, находящимся под моим конвоем, гражданская власть на него пока не распространялась. Хотя я сидел далеко от него, под окном, напротив скамьи подсудимых, рядом с государственным обвинителем в прокурорской форме и, при всем своем желании, если бы Камышан решил бежать, я не смог бы его остановить. Итак, напротив меня подсудимые, справа на возвышении суд, справа же от меня плечом к моему плечу прокурор, слева зал и небольшая трибунка для свидетелей.

Прокурор произвел на меня хорошее впечатление — высокий, сухой, вытянутое лицо в глубоких складках крупных морщин выдавало в нем человека властного, а глаза за не очень толстыми линзами очков — человека умного. Он радушно со мной поздоровался, мы познакомились. Удивило меня отсутствие за столом для защитников, стоящим прямо перед барьером, знакомой мне адвокатши. Там сидело четверо незнакомых людей — молодой человек, две женщины и старик с орденскими планками на пиджаке. Я подумал, что у кого-то из подсудимых может быть двое защитников, а наш просто опаздывает.

— Встать, суд идёт!

Начался процесс. Почти два часа ушло на представление всех участников, на процессуальные детали, на отводы и так далее. Я был удивлен дважды. Первый раз, когда зачитали, что Камышан ранее судимый не по уважаемой сто сороковой статье, как он всех уверял в части, а по позорной сто восьмой — заражение венерической болезнью. За такой обман на зоне бы его точно опустили, да и в стройбате он бы мог «под нарками» оказаться. Если в часть вернемся, придется мне решать для себя моральную проблему — говорить об этом или нет? Второй раз я был обескуражен тем, что у Камышана таки новый защитник. И этот защитник перед началом суда даже не поговорил со своим подзащитным, я то всё время был рядом с Камышаном и знал это точно. При представлении одна из двух женщин передала справку в суд, что теперь она защитник Камышана по причине болезни предыдущего адвоката. Здесь же на месте она подписала у Камышана соответствующую бумагу. Это был плохой знак, очень плохой знак! Вчера у меня не сложилось впечатления, что адвокат может заболеть, а вот то, что она будет бороться за Камышана, было четкое впечатление.