Геннадий Руденко - Чабанка

Моим начальником был заведующий кафедрой профессор Данилов. Вадим Васильевич человек высокой культуры, настоящий интеллигент. Я его знал уже к тому времени восемь лет и очень уважал. Никогда я не видел его вне себя, никогда он не позволял себе повышать голос на подчиненных. Никогда до того сентябрьского дня 1986 года.

В этот день Данилов заскочил в мою лабораторию.

— Добрый день. Гена, будьте любезны, дайте мне, пожалуйста, папку лабораторной работы «Изучение фильтра СВЧ на основе ферритовой сферы».

— Конечно, Вадим Васильевич, — я достал из шкафа нужную папку, — пожалуйста.

Данилов открыл папку, порылся, поднял глаза на меня.

— Здесь нет самого описания. Где описание? Сколько можно об одном и том же?!

— Так, крадут, Вадим Васильевич, не уследить.

— Что значит, крадут? Что значит, не уследить? Не отпускайте студента, пока не примете у него назад документы, — Данилов поднял тон до почти крика, — Чем Вы вообще здесь занимаетесь?! Безобразие!!!

И я вдруг, поверьте, совершенно неожиданно для себя, прыснул счастливым смехом прямо ему в лицо. Оно, то есть его лицо немедленно налилось кровью, он бросил папку мне на стол и выскочил из лаборатории. Как же мне было стыдно!

Через минут так двадцать зашла Нина, по совместительству секретарь нашего шефа:

— Гена, тебя Вадим Васильевич к себе вызывает. Сейчас.

Пошёл я в кабинет к Данилову, готовясь к увольнению. Захожу и вижу картину абсолютно неожиданную. Данилов разливает коньяк в две маленькие серебряные рюмки, стоящие на его гигантском столе, заваленном бумагами. Цвет профессорского лица был уже в норме.

— Вадим Васильевич, извините меня, пожалуйста.

— Гена, садитесь.

— Вадим Васильевич…

— Нет, сначала давайте выпьем. Это хороший коньяк, старый грузинский. Некоторые грузинские коньяки, кстати, лучше армянских, но не все об этом знают…

Мы выпили по глоточку непривычного для меня ароматного напитка.

— Так, а теперь расскажите, что это было?

— Я сразу и сам не понял, не ожидал от себя такой реакции. Только, когда Вы вышли, до меня дошло. Понимаете, Вадим Васильевич, два года я был в стройбате и самое невыносимое для меня было чувство несвободы. Несмотря на полный идиотизм некоторых приказов, я был обязан их выполнять, я должен был подчиняться, простите, дебилу только потому, что на его плечах офицерские погоны. Я не распоряжался собственной судьбой, я не мог уйти, когда хочу, я не мог идти, куда хочу. Вот, что меня угнетало более всего. Когда вы на меня закричали…

— Прошу прощения…

— Ну что Вы, Вадим Васильевич, Вы меня простите. Так вот, когда Вы на меня закричали, я вдруг понял, что я свободен! Вмиг! Я могу, извините, послать своего начальника куда подальше и уйти, куда глаза глядят. Я наконец-то свободен! Прошло уже больше трех месяцев после демобилизации, а я только в это мгновение впервые полностью осознал, меня просто пронзило — я сво-бо-ден! И так мне радостно сразу стало, светло и спокойно, что я неожиданно для себя рассмеялся. Точно говорят, если неволи не испытать, то и воли не понять. Я очень рад, что там побывал.

— Да, история! Ну и как там было, кстати? — спросил профессор Данилов, разливая ещё по рюмочке.

На праздник к некоторым приехали родственники. Хорошо запомнились мать и сестра Большого Азера, водителя из Баку, большого, наглого и тупого. Говорили, что его отец вор в законе, большой человек в Азербайджане. Мать выглядела симпатичной, спокойной женщиной, а вот сестра вокзальной шалавой, маленькая толстая в черной предельно откровенной мини-юбке. Старшина дал увольнительную и Большой Азер припахал родную мать парадку ему погладить. Сам он ходил гордый по взлётке, периодически заглядывая в гладилку, и орал на всю казарму:

— Ты чё, старая?!! Как ты стрелки навела? Я чуханом в Одессу не поеду. Переделывай давай! Совсем оборзела!

Снова выходил на взлетку и гордо оглядывался в ожидании аплодисментов, но восторженно смотрела на него только его шалава. Своими руками убить хотелось подонка. Я радовался одному — до этого дня Большой Азер был в авторитете, а теперь я видел по лицам слоняющихся по казарме сослуживцев, что никто этого не понимает и ему не простит, в особенности настоящие блатные. У тех-то кодекс чести очень строгий, а имя матери — святое.

На следующий день после Дня строителя в каптёрку зашёл Зиня:

— Геныч, пошли покурим.

— Зиня давай заваливай, здесь покурим.

— Не, давай на свежем воздухе, побазарить надо, пошли в курилку.

— Ну пошли.

Войновский вопросительно и тревожно зыркнул на меня. Я глазами показал ему не дёргаться.

Вышли. Прошли в курилку, сели, больше рядом никого не было.

— Гена, нам «турчанку» крымскую настоящую подогнали, давай по косячку забъём.

— Не, Зиня, я не при делах. Пробовал, не вставляет меня трава.

— Ты шелуху николаевскую курил, а здесь турчанка, злая, что твоя тёща.

— Ну, давай один косяк в круг.

— Лады.

Зиня мастерски высыпал табак из «беломорины», смешал со своей турчанкой, ссыпал назад в папиросу, утрамбовал и прикурил, два раза дёрнул, удерживая папиросу за кончик основаниями пальцев, среднего и безымянного, и прижимая плотно всю ладонь к лицу, закрыл глаза и передал косяк мне. Я повторил ритуал. Ничего не почувствовал.

— Захорошело? Приход ловишь?

— Не-а.

Помолчали. Курим дальше.

— Ген, я чё сказать хотел, ну в общем, э-э-э благодарю.

— За что?

— Ты меня у старшины отмазал.

— А это тогда, когда я сказал, что видел тебя?

— Да. Я же понимал, что тебе проще сказать «не видел» и весь хуй до копейки, но тогда у меня бы и алиби не было. А ты прогнал, что видел и сразу, что пустого. Как только у тебя клёмка сработала, как ты коня не запалил? Для меня это была полная отмазка. Со срока я соскочил, с твоей помощью, к гадалке не ходи. Короче, благодарю.

— Да ладно тебе, Зиня, … в следующий раз заскочишь, хи-хи.

— Э, ты так не шути, сам не зарекайся, тебя на хате секретарём комсомольским не изберут, ха-ха-ха.

— Слышь, а чё ты так странно «благодарю» говоришь вместо простого «спасибо»?

— «Спасибо» слово палённое, нехорошее. Если там человек в блат лезет, пальцы веером гнет, а говорит «спасибо», знай не черной масти он, в лучшем случае мужик по жизни, у бабушки лопату украл, ха-ха-ха.

Турчанка нас с Зиней пробила на «хи-хи». Голова на следующий день целиком и полностью состояла из мигрени, мигрень с ушами. Ну его, этот кайф, зарекся я и больше траву не курил.

Пока меня не было, до самого своего дембеля бригадой командовал Узик Аронов. Последние полтора месяца, удивительно, но бригадира не было вообще. Меня сразу вернули бригадиром, командиром отделения. Это я опять о всемогуществе старшины четвертой роты. Всё он мог, кроме того, чтобы присвоить себе вожделенную третью звёздочку. Но мне, признаться, было всё равно, это была моя жизнь и я знал, что, по крайней мере, я никого не продал за это место под солнцем. А для большинства я как раз и поменял место под солнцем на черную пахоту. Так что всё в норме, я больше не придурок. Поехали дальше.