Геннадий Руденко - Чабанка

— Так вы все всё это время думали, что я композитор [96] Композитор — стукач, наседка, от «писать оперу» (жарг.) ? — я был в шоке.

— А что мы должны были думать? Кто мог подумать, что ваш Корнюш тебя специально подставил?

— От сука изобретательная! Ну, Корнюш, молоток!

— Падла он, а не молоток. Нашел, кем восторгаться. Скажи спасибо, что наши парни тебя не отпиздили. Такие случаи уже были. Просто все твои сослуживцы, что у нас работают, за тебя горой были. Им спасибо скажи. Они хорошо о тебе думают. А мы не верили.

— Ага. Спасибо? Я тут два месяца, как хуй в проруби, один на льдине, во враждебном климате…

— Не держи зла. Разобрались уже. Давай ещё по одной.

С этого дня мне стало намного легче. На меня не шипели сквозь зубы, не обращались презрительно. Но все равно, очень хотелось назад, на Кулиндорово, в родное УПТК. Я был готов хоть каждый день сидеть в хоппере с цементом, но только вернуться. На УММ была полная вешалка. Скукотища. Жара и скука, сауна уже сидела в печёнках.

Начало августа. Приближался День строителя, праздник в стройбате почитаемый более, чем даже День Советской армии и Военно-Морского флота. Как-то, уж не помню по какому поводу, шёл я в роту. На территории части, сразу за КПП, нарвался на Корнюша. Неожиданно он поздоровался со мной по старому, как ни в чём не бывало:

— О, Геша, привет! Давно не виделись.

— Здравия желаю, товарищ прапорщик, — холодно, официально поздоровался я.

— Как ты там? — не замечая моей холодности, думая о чём-то своём и не ожидая моего ответа, спрашивает старшина. Мы пошагали к нашей роте вместе.

— Нормально, благодарю вас, — в слово «благодарю» я вложил, сколько мог, сарказма.

— Геш, ты представляешь, чего эти бляди удумали? — сарказма моего прапорщик Гена упорно не замечал, его мысли были заняты более важными для него вещами.

— Кто?

— Они. Зайди сейчас ко мне.

Тем временем мы вошли в казарму. Впервые за более чем два месяца я переступил порог каптёрки старшины, не считая того случая с Зиней.

— Через пять дней День Строителя. Я давно уже жду третью звездочку «старшего прапорщика». Ну, скажи, я что не заслужил? Я, блядь, в роте днюю и ночую, я стараюсь. А «старшего» я жду с того дня, как ввели это звание. Так вот, в этом году Монголу, сука, дают, а мне премию! Представляешь?!!

Я, конечно, мог откомментировать старшине всё это, но не стал. Во-первых, сейчас он бы ничего не воспринял, во-вторых, надо отдать ему должное, он действительно был по любому достойнее Монгола. Это без «б», как тогда говорили.

— А вы откуда это знаете?

— Что?

— Ну это. Про премию, про Монгола.

— Белый сказал. Он списки на поощрения печатал. Так это ещё не всё! Они меня вообще опустить хотят, суки. Ненавижу! Сами похуисты, им же на службу болт с левой резьбой и меня они ненавидят потому, что я другой, я служу, честно свой долг исполняю, — прапорщика несло.

— Поменять может можно чего?

— Как это?

— Ну, я в своё время… только товарищ прапорщик, пожалуйста, никому… я в своё время через Вайса решил свой вопрос.

— Какой, как? — заинтересовался Корнюш.

— А он меня выбросил из списка на присвоение очередного воинского звания на Новый год.

— Зачем?

— Так то было звание ефрейтора.

— А-а, понимаю — сопля на плечи. Лучше дочь проститутка, чем сын ефрейтор?

— Так точно.

— Нет, Геша, если они меня уже т а к придумали опустить перед всеми, то и проследят, чтобы никто и ничего не поменял.

— Как же вас хотят опустить? Не дали очередного звания, это я понимаю, но премию таки же дают.

— В том то и дело! Денежная премия на сумму… шесть рублей! Представляешь?!! Они бы мне ещё три шестьдесят две [97] Три шестьдесят две — намек на 3,62 рубля — стоимость бутылки водки в Советское время. выписали, свинота паршивая!

— Так, а вы, товарищ прапорщик… — идея пришла мне в голову неожиданно и я поделился ею со старшиной.

— Ну, ты даёшь! — только сейчас, было это видно по глазам старшины, он опомнился, с кем он говорит и что он мне сделал.

Через пять дней мы стояли на плацу на торжественном построении батальйона. Комбат зачитывал наградные листы:

— Прапорщик Корнюш!

— Я!

— Выйти из строя! Награждаетесь денежной премией в разме…

— Разрешите обратиться, товарищ майор? — перебивает комбата наш старшина.

— Обращайтесь, — удивляется майор.

— Прошу перечислить мою премию в фонд Мира! Разрешите стать в строй?

— Становитесь, — растерялся комбат, по губам можно было прочитать, как он, опомнившись, прошептал в спину старшине: — сука!

Корнюш строевым вернулся в первую шеренгу, лихо развернулся и замер рядом со мной. Среди старших офицеров, стоящих в центре плаца легкое замешательство. К такому повороту событий они не были готовы, они готовились посмеяться, а не получилось. Пришлось им продолжить награждение. Корнюш скосил на меня слезящийся от гордости глаз и прошептал:

— Геша, спасибо, считай, ты уже в УПТК!

Я получил в тот день сержанта и первую свою звезду «Молодой Гвардеец пятилетки», высшую трудовую награду рядового состава в стройбате — должно быть, в сауне заработал.

Всё получилось, как я и задумал, главное надо было успеть сказать заветные слова до того, как произнесут сумму премии, иначе бы фокус не удался. Если бы комбат успел назвать смехотворную, даже по тем временам, сумму в шесть рублей, то всё, поздно. А так, типа, Корнюш и не знал, как велика премия, а благородно попросил перечислить всю сумму в фонд Мира. Вторая оплеуха как раз и состояла в адресе получателя старшинской премии. Дело в том, что фонд Мира в Советской армии, как бы негласно, был вне закона. Как повышать обороноспособность, улучшать вооружение, если ты за мир во всём мире? Идеологической двусмысленности армия не допускала. А вот партия, которая «рулевой», носилась с этим фондом, как дембель со своей парадкой. А открыто-то против партии не попрешь.

Вечером Корнюш в каптёрке сказал мне:

— Ты знаешь, это было даже лучше, чем старшего прапорщика получить. Очередное звание я ещё получу, а вот такое удовольствие… На всю жизнь запомню. Спасибо тебе еще раз, Геша. Классно!

Как по мне, то именно тщеславие погубит эту планету.

А всё равно приятно, после почти трёх месяцев ссылки, можно сказать, как для меня, «крытого» режима, я обретал свободу. Что удивительно, я искренне чувствовал благодарность к старшине. Как известно, чтобы человеку сделать хорошо, сделай ему плохо, а потом верни, как было!

Всё, неприятная страница перевёрнута! Вперёд к свободе!

Отгуляв положенные мне два месяца после службы, в августе я вернулся к себе на кафедру на должность старшего инженера учебной лаборатории. Вскоре начались занятия и в мои обязанности, в том числе, вошло поддержание работоспособности всех, находящихся в нашей лаборатории, лабораторных работ. Занимались у нас студенты четвертого и пятого курсов, уже после специализации. Поэтому лабораторные работы были не простые, а на грани самостоятельной маленькой научной работы, эксперимента в области физики СВЧ, сверхвысоких частот. Студенты редко успевали всё сделать в лаборатории, поэтому описания лаб, для работы дома, нещадно воровались. В мои обязанности вменялось, в том числе, следить за тем, чтобы в каждой папке всегда было одно или лучше два описания. Ксероксов то ещё не было. Если документ исчез, то новые копии можно только напечатать под копирочку на печатной машинке. А машинисток на кафедре тоже не было. Проблема.