Роберто Котронео - Отранто

Я долго думала над этими словами. Ахмед произнес их без всякой иронии: «Мы ждали тебя, Велли… Мы ждали тебя, Велли…». Сколько же раз он это повторил? Не помню, как он исчез, не знаю, оставил ли он меня сидеть на ступеньках церкви или проводил до дома, окна которого выходили на кафедральный собор. Есть моменты, когда бесполезно спрашивать себя, стоит ли верить выдумкам. И нет смысла доискиваться до истины. Я так никогда и не узнала, кто был в действительности Ахмед. По его рассказу выходило, что он провел здесь все время с 11 августа 1480 года до наших дней. Кафедральный собор из его рассказа осквернен грязными башмаками, копытами коней и кровью. Вот он, передо мной. И вот мозаика, она не меняется уже 900 лет. И это значит, что Ахмед обманщик. Я понимаю, что мои аргументы ничего не стоят. За словами Ахмеда кроется история, которая пока от меня ускользает. Но мне ее расскажут, я заставлю ее рассказать во что бы то ни стало. По ту сторону соборной мозаики есть мозаика другая, составленная из кусочков моей жизни, жизни моей матери и всех, о ком здесь идет речь. Реставрируя соборный пол по крохотным кусочкам, я отдавала себе отчет в том, что собирать надо две мозаики. Рисунок падре Панталеоне мы восстанавливали сообща. Но был еще другой рисунок, который только я сама могла восстановить. И этот рисунок замыкал круг. Я понимала, что отправной точкой для обретения ясности станет то, что пока скрыто во мраке, не поддается разумению и подчас кажется абсурдным. Усесться на ступеньки церкви с фантомом по имени Ахмед было первым из того, что мне предстояло осуществить. И ничего не стоили доводы тех, кто владеет разумом и обороняется им от фантомов и наваждений, преследующих нас всю жизнь. Бывают моменты, когда разум становится всего лишь пристанью без пищи, без тени и питьевой воды: так, всего лишь видимость спасения. Я пришла к выводу, что обе мозаики надо читать вместе. Только так обретала смысл судьба, забросившая меня в этот город, повернутый лицом к Востоку.

Я шел за чужестранкой до самого входа, потому что знал, что при этом свете, делающим цвета осязаемыми и живыми, она обязательно придет посмотреть на мозаику. Я сделал так, чтобы она увидела ее, словно впервые. Я подарил ей мою мозаику, чудесным образом открыв крышу собора.

Но даже я не могу ускорять события. Чтобы вновь увидеть эти глаза, я должен ждать, хотя хорошо знаю, что предначертание свершится.

Я читаю судьбы, как открытые книги, и умею видеть то, чего никто не видит. Я могу идти рядом. И останавливать мир вокруг нее. Я подарю ей собор таким, каким он был тогда, я подарю ей мозаику Панталеоне. Сверкающую и не скрытую лесами.

Она примет это за галлюцинацию и решит, что слишком доверилась свету, который обманчиво изменяет формы и заставляет звучать пустоту.

Я видел, как чужестранка говорила с Турком. С тем самым, что убил ее и отнял у меня зрение. Турок ждал ее. Ждал столетия. Отчаявшись ее встретить.

Откуда же читать ее? С основания дерева или с кроны? С абсиды или с главного портала? Я ищу и не нахожу бокового входа в собор. В конце XV века он был открыт, а теперь его нет, будто его замуровали. По этой детали я начинаю понимать, что либо я сплю, и собор мне снится, либо я нахожусь под каким-то сильным внушением. Гляжу вверх; розетка дает прямое освещение, совсем как полуденное солнце. Колонны отбрасывают на мозаику ритмичные, как музыка, тени. Не видно ни Капеллы Мучеников, ни витрин с мощами. Потолок совсем другой, часть фресок на стенах уже разрушена. Может, это и сон, но меня не покидает ощущение, что я нахожусь в соборе сразу после того, как город покинул последний из турок Ахмеда-Паши. В храме чем-то сильно пахнет, и все перевернуто вверх дном. Одна мозаика кажется нетронутой и такой яркой, какой я ее ни разу не видела. Если я пойду от двух слонов, держащих дерево, то прочту мозаику, как это делали латиняне, западный народ, а если начну с противоположного конца, то попаду в совсем иной мир. Если я иду от абсиды, то оказываюсь на Востоке, в Византии. И мне навстречу сразу попадается король Артур верхом на козле, а рядом — Каин и Авель. Каин бьет склоненного Авеля дубиной. Я усаживаюсь возле этой сиены, которая нуждалась в реставрации, потому что у Авеля недоставало нескольких кусочков мозаики на груди. Но в мозаике, которая сейчас передо мной, нет недостающих пластинок, она смотрится великолепно, полна жизни и движения. В манере рисунка мозаики, изобилующего деталями, в резких контурах фигур чувствуется что-то варварское и в то же время неотразимое.

Глядя на мозаику, я часто задавалась вопросом, что же она на самом деле означает. Вряд ли это только своеобразная средневековая энциклопедия, цепь разрозненных эпизодов из истории человечества, которые прекрасно известны любому из верующих, ежедневно посещающих церковь. Рисунок, прочитанный от абсиды, явно адресовался тем, кто хорошо знал «Физиолога» [9] «Физиолог» — древний сборник статей о природе. Возник во II–III вв. до н. э., предположительно, в Александрии. Описывает как реальные, так и сказочные живые существа и явления природы. и средневековый бестиарий и был знаком с апокрифическими Евангелиями, пришедшими с Востока через арабов. Эта мозаика начинается с греха гордыни, с Вавилонской башни и с Александра Великого, сидящего между двух грифонов. Он повинен в том, что слишком на многое посягнул.

Гордыня и вина. Восстанавливая мозаику, я долго жила среди ее пластинок, и мне всегда выпадало глядеть на нее, начиная с портала, в привычном направлении. Здесь все понятно: гордыня и грех наказаны. Вот строится Ноев Ковчег, вот потоп, вот рыбы заглатывают людей. После картин потопа появляется оливковая ветвь, и воцаряется мир. Я двигаюсь по рисунку в этом единственно возможном направлении и понимаю, что двигаться по-другому боюсь. Я боюсь прочесть мозаику наоборот, и здесь, в крепости Бога, мне особенно страшно. Мозаику можно прочесть, только двигаясь по сюжету рисунка. Теперь, когда у нас на вооружении есть фотография, мы можем прочесть ее так, как никогда не удалось бы ни средневековому прихожанину, ни прихожанину XIX века. Мы видим ее целиком, и это глубоко впечатляет, хотя и противоречит ее природе. Я прохожу между надписями, которые прерывают рисунок, переводя от одного эпизода к другому. Вот я уже над круглыми картинками, изображающими месяцы календарного года. Каждый месяц представлен своей работой, ибо труд помогает избежать греха. И дерево, чей огромный ствол пересекает всю церковь — это путь к спасению, к искуплению. Это путь верующих, которые по рисунку мозаики изучали Евангелия, роман об Александре, цикл легенд о короле Артуре. До мозаики падре Панталеоне нигде в мире ничего подобного не было. Почему же норманны пожелали, чтобы этот удивительный хоровод символов, это чудо искусства было сотворено именно здесь, на южной окраине Европы?