Дмитрий Пригов - Мысли

Понятно, что параллельно этим усилиям в том же обществе непременно присутствовали и действовали векторы прямо противоположной направленности. И вот эта-то одновременность, параллельность их существования на фоне разыгрывающихся социально-политических драм, на фоне «линейного» прогрессирующего развития Запада и постоянного стремления России утвердиться в его контексте в качестве мировой державы — все это вместе и замыкало тот очередной цикл, возможность разорвать который и по нынешний день представляется сколь соблазнительной, столь и сомнительной.

Что, впрочем, не мешает многим из нас сегодня с прежним энтузиазмом поддаваться всем этим милым, безумным и опасливо манящим мечтам и грезам, искренне включаясь в очередную кампанию по «вестернизации» русского общества (теперь уже русско-советского, что, в общем-то, проблему не облегчает, но не то чтобы осложняет).

В кампанию эту с первых же ее шагов весьма активно включилась и наша литература (естественно: ведь она — наше все), и вместе с ней и мы (а почему нет?) отчасти поддались соблазну и решились на небезопасную попытку опасного прогноза — что же станется с нею, с литературою, в случае, если вдруг эти безумные мечты осуществятся и Россия действительно вырвется из многовековой циклической, квазидинамической ловушки, которую она сама же себе и подстроила?

Должно со всей скромностью заметить, что все черты, приписанные нами как предыдущей, так и нынешней русской действительности, весьма известны, и описание наше не претендует на экзотическую неожиданность обнаружения тайных и неведомых досель сакральных механизмов порождения нашей банальной, в общем-то действительности. Просто на материале вполне известном и посему, казалось бы, взывающем давно к четким, последним и не обольщающим выводам, мы и хотим эти выводы наконец без наркоза до конца произнести.

Так вот, выводы, к которым приходится прийти в результате этих строго научных прогнозов, оказываются столь же печальны, сколь и (да, да!) комичны: писатели, обуреваемые в этой своей борьбе за европеизацию России, то есть, как понятно априори, будучи обуреваемы вполне благородными и прогрессивными порывами (то есть те из писателей, которые сознательно и добровольно приняли на себя звание «прогрессивных»), сами роют себе яму или, если хотите, подпиливают ту прекрасную многовековую ветку, на которой еще сидят; и в результате окажутся перед лицом полнейшего исчезновения русской литературы как сколько-нибудь значимого социально-культурного феномена.

В этом отношении симптоматичным, но и горестно-забавным подтверждением сего опасного для русской литературы процесса являются участившиеся в прессе выступления советских литераторов (тех, для которых, в отличие от вышеупомянутых, звание прогрессивных отнюдь не столь уж привлекательно) в защиту нравственности и прочих не менее основательных и ценных морально-этических нагромождений. «Да отчего мы так осатанели и что делим? — горестно восклицает, к примеру, бывший первый секретарь Московской писательской организации Ал. Михайлов (Слово без микрофона // Советская культура. 1991. 12 янв. С. 3). — Ведь уж и делить-то нечего, все разбазарено, похищено, подвергнуто глумлению — в экономике, в культуре, в недальней нашей истории. Мстя прошлому за глад и мор, за пагубу миллионов людей и людских душ, мы забываем, что в это время народ жил, напрягая хребтину, хранил, как мог, очаг свой и семью, отвоевал родную землю в беспримерном смертоубийстве. На это бы опереться, коли подошли к краю. Честь и достоинство вспомнить и какова их цена…» И т. д. Полагаем, восстановить дальнейший, весьма тривиальный, хотя и по-своему заклинательно-ностальгически убедительный набор охранительных аргументов, нетрудно. А вот и другое высказывание, звучащее уже из прямо противоположного, «неофициального» лагеря и принадлежащее писателю Ф. Светову, успевшему совсем еще недавно отсидеть срок «за религиозные» и прочие свои убеждения: «Мы — одна страна, один народ, одно тело. И страдания у нас общие, и вина у каждого, и надежда одна…» И проч., и проч. Общее, пожалуй, у них и тех, к кому они апеллируют (заметим, что у многих, обуреваемых охранительными идеями и не имеющих прямого отношения к литературной деятельности, сознание, даже по сравнению со средним русским облитературенным сознанием, сугубо беллетризировано), ощущение собственного краха, приближающегося исчезновения такой культурно-значимой единицы, как русский писатель, с авансцены культурного процесса, интерпретируется нашими литераторами (которых в целом трудно заподозрить в чрезмерной склонности и способности к саморефлексии) как крах нравственности, культуры и вообще — крах всего святого.

Попробуем теперь (может, не столь страстно и эмоционально, оперируя понятиями и терминами более сухими и тривиальными) спроецировать возможные последствия этого процесса в плоскость некоего нашего гипотетического будущего (вынужденно опуская совершенно неизбежный переходный период с его гибридными и кентаврическими формами существования). Проекция такого рода позволяет — хотя бы в общих чертах — прогнозировать основные направления культурного процесса и формируемого им нового культурного сознания.

Первым и наиболее естественным предположением здесь было бы возникновение — взамен прежнего эмбрионального синкретизма — некоторых суверенных зон культурной деятельности (экономики, политики, социологии, философии и пр.). Понятно, что если процесс автономизации станет ощутимой реальностью, эти обладающие неотразимой привлекательностью зоны оттянут на себя наиболее активную часть публики, наиболее активных деятелей, прежде реализовавших себя в единой и неделимой зоне литературной и окололитературной деятельности. (В какой-то степени это становится заметным уже сегодня, когда многие литераторы начали увлекаться разного рода коммерческой, издательской и пр. деятельностью.) Эти же зоны неизбежно оттянут на себя и большую часть общественного внимания.

Понятно также, что они, эти наиболее болезненные и актуальные зоны, довольно быстро выработают как свой собственный язык описания происходящих вокруг общественных процессов, так и свои специфические средства коммуникации с окружающим их обществом. Поэтому полупрофессиональные попытки писателей соперничать с профессиональными деятелями этих зон будут неизбежно обречены на провал.

Что же касается собственно занимательных сторон литературы, до сих пор привлекавших читателя, то они, увы (или не увы), будут замещены все возрастающей активностью и разрастающейся в объеме сферы того, что принято называть массмедиа индустрией развлечения.