Дмитрий Пригов - Мысли

И это еще не все, при условии, надо помнить, реализации принятой нами на себя (за себя, но и за временно следующих нашим предположениям читателей) много раз уже помянутой российской иллюзии. Экономическая и идеологическая ориентация обновляющегося советского (в смысле постсоветского) общества на некий «идеальный» западный образец повлечет за собой, разумеется, неизбежную «американизацию» этого общества. А та, в свою очередь, не преминет транспортировать в него соответствующие структуры культурной жизни Америки (при всем естественном неразличении наиболее тонких и укрытых механизмов этой культуры — предположим, рессорных и адаптирующих — так разного рода академические гранты, премии, стипендии и т. п., реализация которых будет затруднена как по экономическим причинам, так и по причине трудности вживления в нашу жизнь принципов децентрализации, плюрализма и терпимости).

Впрочем, появление всех этих структур нового типа отнюдь не исключает существование и продолжающуюся скрытую упорную работу прежних глубинных структур и образований социокультурного менталитета (таких как, например, катастрофичность и тотальность в восприятии картины мира), которые подвергаются куда более медленным изменениям. Но в переходный период с его форсированностью темпов и методов и неразличением даже ближайших последствий именно они могут сыграть весьма и весьма ощутимую разрушительную роль, при условии отсутствия в обществе тех адаптирующих и пластифицирующих элементов, которые мы без труда обнаружили бы в любой другой органически развивающейся культуре.

Вот эта-то опасная своей двойственностью ситуация и может сделать из самой литературы и из фигуры писателя вместо прежнего предмета поклонения и почитания предмет насмешек, иронии и презрения.

Следующим естественным в наших прогнозах шагом было бы сравнение этой перспективы с ситуацией западной, где литература, как известно, уже достаточно давно не играет роли, сколько-нибудь сопоставимой с литературой нашей. Между тем в западном обществе всегда существовало определенное количество самых разнообразных ниш, дающих возможность художнику существовать в обществе с достаточной степенью экономической и социальной комфортности. Общество и сама структура культуры сохраняют и поддерживают деятелей культуры, даже при условии кажущейся сегодняшней их неактуальности. Причина понятна — стремление этой структуры поддержать свое многообразие, стабильность и допущение пускай непрямого, но опосредованного включения этих компонентов в общее функционирование культурного процесса в целом. Кроме того, она всегда все же оставляет за литературой некоторую обнадеживающую возможность вдруг неожиданно выйти из маргинальной области своего существования в действительно актуальную зону культуры.

Вполне убедительным подтверждением этому является судьба наших собственных сограждан, художников и писателей, довольно активно в последнее время отъезжающих «на гастроли» или на постоянное жительство на Запад и всякий раз изыскивающих для себя (среди и в числе безумного количества прочих, кстати, более приспособленных местных соискателей и претендентов) какие-то экономические ниши и лазейки.

Ныне наблюдаемый новый отток эмиграции для русской культуры является отнюдь не безопасным симптомом, грозя в самом скором времени различными трудноизлечимыми заболеваниями — повреждением внутринационального экологического культурного баланса, нарушением некоторой критической массы культуры (то есть отток энергетически заряженных деятелей этой культуры, необходимых для ее собственной деятельности и самовоспроизводства) и самыми разными другими, как принято выражаться — климактерическими симптомами, которые вряд ли ей могут пообещать счастливое будущее.

Кстати, этот же отток порождает весьма опасное и абсолютно непродуктивное представление о том, что художник может реализоваться и приобрести авторитет, только будучи признанным на Западе. (В отличие от прошлых русских эмиграций, основной причиной которых было насильственное или опосредованно насильственное удаление деятелей культуры из России.) Любопытно, что это — казалось бы, вполне фантомное представление, постепенно становится одним из наиболее существенных мотивов, определяющих и общий характер развития литературного и художественного процессов в целом, и способы поведения самих художников и литературных деятелей, что существенно смешало уже сейчас все прежние иерархии.

Такая ситуация порождает и массу вторичных и в перспективе дальнейших и дальнейших комплексов, которые в итоге, окончательно размыв лицо нашей заслуженной отечественной словесности, определят зону литературы как прибежища всякого сброда, аутсайдеров, не могущих адаптироваться в динамических завихрениях местного социально-экономического мейнстрима.

А это, в свою очередь…

Впрочем, пугать (и, оговоримся для пущей честности — пугаться) можно еще долго. Занятие это, может быть, и увлекательно, но сегодняшняя физиономия русского литератора и без нашего участия искажена болезненной гримасой, что, естественно, вызывает сочувствие у гуманного наблюдателя. Но — по известной драматургии и, добавим, извечной человеческой подлости — сочувствие в скором времени сменится зевотой, а та — иронией и раздражением.

Именно поэтому под конец этого ужасного (но и не без нудности) перечня недугов и предполагаемых еще больших страданий, как нельзя более актуально искреннее пожелание: крепкого вам здоровья, долгих лет жизни, творческих успехов и большого человеческого счастья, господа русские литераторы.

(узкий аспект рассмотрения одной, достаточно широкой, в пределах нашего региона, темы)

(описание неконкретизируемых обстоятельств личной творческой биографии посредством артикулированных в остраненное описание нетемперированных фактов и событий культурной жизни в свете, правда, персонального опыта и терминологии)

(короткие заметки о проблеме достаточно сложной и посему ее практически не раскрывающие)

(один из жестов в ряду имиджевых артистических проявлений в форме квазитеоретического рассуждения, идентифицируемого порой как акт чистой научной жестикуляции)

(поспешные, случайные и необязательные наблюдения, к тому же, сами не обязывающие никого, и меня в том числе, ни к чему последующему, даже и форме какой-либо минимальной ответственности за все сказанное)

Не пытаясь описать в подробностях (уж какие тут подробности!) все аспекты и особенности как возникновения, так и поры расцвета того направления, вернее, того культурного поколения и принесенного им, выращенного, обжитого и утвержденного культурного менталитета (сознания, то есть в более конкретном, отрефлектированном виде), с которым я связан как дружескими узами (рифма — музами), так и собственным, наряду и параллельно с уже помянутым общим менталитетом, становлением и объявлением на глазах культуры и зрителей (вернее, на глаза зрителям я, да и мы, попались гораздо-гораздо позднее, даже, скажем, поздновато, когда, собственно, четкие очертания этого круга, да и всего направления целиком в его стилистической чистоте, расплылись в процессе культурно-поколенческого дифференцирования, растащив участников по соответствующим, иногда и очень даже приятным, стратам), так вот, не пытаясь описать все это в подробностях, остановлюсь лишь на одном, менее всего, пожалуй, до сей поры затрагиваемом, но и, пожалуй, более близком мне, чем кому-либо другому, по причине непосредственной жизни на наглядно-неопределимой границе между визуальным и вербальным, вопросе (надеюсь, что в конце этого словесного периода еще помнится начало и причина его возникновения). То есть, проще — я хочу сказать, что по историческому стечению обстоятельств очутился я работающим, трудящимся, так сказать (если подобное выражение можно употребить для столь эфемерного занятия, как созерцание логосов языка — я потом объясню, что я имею под этим в виду), как в области словесного, так и визуального искусства, на границе между ними (и, соответственно, в отличие от границ государственных, граница эта должна быть не на замке, а насквозь, легко и в любом месте проходима, то есть моя работа и есть по повышению проходимости этой границы, но в то же время надо следить, чтобы она полностью и не смывалась, так как исчезнет основное напряжение моей деятельности). То есть, еще проще — так сложилось, что я есть поэт и художник, а в работах своих пытаюсь соединить обе эти сферы. Проще уж сказать нельзя. Да и незачем.