Дмитрий Пригов - Места

Направляемся к какому-то, как я понимаю, погранично-пропускному пункту. Такое невзрачное временное одноэтажное помещение. Мой сын — это с ним я поспешаю куда-то — быстро проходит проверочную процедуру, минует охрану и исчезает за дальней дверью. У меня проблемы. Оказывается, можно проносить только две сумки, а у меня три. Кстати, я сам только сейчас это обнаруживаю. Все мои объяснения, что сумочки маленькие, не производят никакого впечатление на низкорослую суровую таможенницу.

Она взглядывает на меня снизу узкими глазами на широком и плоском темно-буром лице. Где-то я уже видел его. Нет, не припомнить.

Я быстро вкладываю одну маленькую сумочку в другую. В результате, у меня, как и требуется, две сумки. Одну из них женщина вытряхивает на огромный тусклый металлический стол и руками в медицинских прозрачных перчатках начинает перебирать вещи. В основном это какие-то ветхие пожелтевшие листки с невнятными письменами.

— Антикварные рукописи! — мелькает голове. — Запрещенные к вывозу! Откуда это у меня? Кто-то подсунул, — судорожно оборачиваюсь. Но никого рядом нет. Маленькая удаляющаяся фигурка сына виднеется уже далеко за пределом проверочного пункта.

Но нет, ничего. Женщина брезгливо сваливает все обратно в сумку и провожает меня до прозрачных дверей, где ожидает пограничник другой стороны. Он вполне небрежно просматривает мои документы и без единого вопроса пропускает на сопредельную территорию.

— Вот что значит немецкий пограничник! — с восхищением восклицаю я про себя.

И, действительно, все вокруг похоже на Германию. Облегченно оглядываюсь. Прямо от двух-трех ступенек пограничного пункта начинается неширокий канал с темной и густой водой. Через мерные промежутки, как я могу видеть это в перспективе, переброшены легкие мостики. По ним пересекают медленно текущую воду маленькие, прямо игрушечные фигурки. Понятно — Голландия. Голландская пейзажная живопись. Мне она знакома, и я опознаю пейзаж сразу же.

Теперь надо купить билет. Сына уже нет нигде. Он убежал далеко вперед. Я осматриваюсь и замечаю один билетный автомат вдали на левой стороне канала, на которой я и оказался. Другой поближе, но на противоположной, правой стороне. Я, пересекая воду по горбатому мостику, направляюсь к нему. Прямо у самого схода мне попадается сын и сообщает что купил билет туда и обратно за 40 не то копеек, не то пенсов. И тут же исчезает. Я не успеваю заметить, куда — все-таки странно.

Подхожу к огромному автомату, на дисплее которого все время выскакивают какие-то сверкающие цифры. Бросаю 40 копеек, они с глухим звоном пропадают где-то в самой утробе автомата. Я отчаянно, но безрезультатно стучу по нему кулаком. Прислушиваюсь. Никакой реакции. Возвращаюсь на левую сторону канала и замечаю у дальнего автомата большую очередь. Но чуть сзади, ближе к пропускному пункту обнаруживаю небольшое строение. Направляюсь к нему. Вхожу внутрь. Подхожу к окошку и говорю миловидной девушке, что мне нужен билет.

— 50 копеек. — улыбаясь отвечает она.

— Как так? Мой сын только что купил за 40. — начинаю я качать права, впрочем, вполне бессмысленно, что понимаю и сам.

— У нас 50.

— Ну, не может же один и тот же билет стоить по-разному, — уже больше по инерции продолжаю настаивать я, нисколько не веря в успех своих попыток.

— Вам туда и обратно? — уточняет невозмутимая девушка. — Тогда 90, — и улыбаясь опускает стеклянную створку.

Уходит куда-то вглубь. Исчезает. Я растерянно оглядываюсь и понимаю, что нахожусь в некой достаточно престижной сервисной фирме. Видимо, потому и другая цена, соображаю я. Сын исчез, так что я не могу справиться у него, где он покупал такой дешевый билет. Досадно. У автомата, где пропали мои 40 копеек, и у дальнего на моей, левой стороне канала, уже огромные скопления народа. Я понимаю, что на приобретение билета уйдет часа 2–3, так что теряет смысл и вся эта затея — как только удастся добыть билет, пора будет и возвращаться назад.

Я направляюсь-таки к дальнему автомату в надежде обнаружить там сына. На моем плече, помимо сумок, огромное ватное одеяло, заправленное в достаточно веселенький, в синеньких цветочках, пододеяльник.

— Зачем я его тащу? — промелькивает в голове. — Лучше было бы прихватить легкий и аккуратный пледик. — Да, но зато под большим одеялом смогу раздеться и спокойно выспаться, — приходит на ум вполне резонный и весомый аргумент.

Зачем раздеваться? Где выспаться?

Тут замечаю, что у дальнего автомата людей как водой смыло. Никого. Поспешаю туда и обнаруживаю полностью развороченный автомат, откуда торчат всевозможные пружины и обрывки проводов. Что такое?

По соседству замечаю огромную толпу, которая, не раздеваясь и не разуваясь, вступает в мрачный холодный поздне-осенний пруд с черной неприветливой водой. Многие погрузились уже по пояс.

— Ну, если только по пояс, тогда еще можно. — неприязненно поглядываю я на это зрелище.

На противоположной стороне пруда длинное строение, сияющее всеми своими огромными витринами. В окнах выставлены наиновейшие образцы одежды и обуви. Видимо, осенняя распродажа. Ах, вот они зачем!

— А где здесь билеты? — успеваю я ухватить за локоть последнего, сбрасывающего обувку и подвертывающего штаны.

— Вон там. — машет он рукой куда-то дальше. — Я занял очередь за одним тут человеком…. — смотрит мне внимательно в глаза, отворачивается, вступает в воду и погружается с головой. Исчезает.

Я гляжу в указанном направлении и вижу высоченный забор, исчезающий, убегающий в обе стороны.

— Так, значит, билет-то не на трамвай, а на вход в заповедник, — так я называю про себя неведомую огороженную территорию. Прямо у забора обнаруживаю примощенный неказистый двухэтажный домик. Деревянная лестница сбоку ведет на второй этаж. Вхожу в небольшую комнату нижнего этажа. Кругом разруха и пыль. Стены абсолютно голые. Окликаю: Есть кто-нибудь? Никого. Поднимаюсь на второй этаж и оказываюсь в достаточно уютном небольшом помещении, залитом ослепительным полуденным солнцем. В сторонке в кресле-качалке сидит некий господин в шляпе и, не обращая на меня никакого внимания, читает газету. Я пододвигаю соломенное плетеное кресло, сажусь, расслабленно откидываюсь, бросая сумки и ватное одеяло по соседству прямо на пол. Входит сын. Я успокаиваюсь. Сумки рядом, одеяло в сохранности, сын нашелся, ласковый обволакивающий солнечный свет — полнейшее блаженство.

Я у кого-то в гостях. Это в Ташкенте. Но я остановился в одноэтажном темноватом домике у пожилого усатого русского человека, напоминающего внешностью какого-то известного актера кино, еще старой добротной актерской школы — именно так я определяю его для себя. Видимо, он мой старый знакомый, так как бродит где-то по дому, совсем не обращая на меня внимания. Я слышу его шаркающие шаги и характерное покашливание старого прокуренного человека.