Элиф Батуман - Идиот [litres]

– Нет-нет, – сказала Маргит, – с ремнем ты будешь чувствовать себя в безопасности! – Я ответила, что когда застегиваю ремень, этот никак не связано с моей оценкой безопасности, я делаю это автоматически, поскольку дома пристегиваться требует закон. Они снова развеселились. – Если по дороге в поля нас поймает полицейский, он может посадить тебя в тюрьму!

До полей оказалась всего пара минут езды. Дьюла вынул из багажника ружье и исчез в кукурузе. На высоком колу лениво сидела женщина-пугало в развевающемся на ветру платье. Маргит сказала, что это ее бывшее платье.

– Оно село, и мы с Норой сделали пугало. Нора почему-то решила, что лицо у него будет кошачьим, – у пугала и впрямь были кошачьи усы и носик.

– Чтобы птицы больше боялись, – сказала я.

– К сожалению, у нас очень бесстрашные птицы, – мы обходили поля, Маргит показывала разные посадки: табак, пшеницу, нут, арбузы, другую бахчу, мак, виноград, вишни, яблони.

Когда мы вернулись, Маргит отправила детей спать и принесла свой яблочный пирог. Дьюла поставил на стол бутылку виски. Мне стало неловко, что мы едим пирог без детей. Маргит, кажется, прочла мои мысли и объяснила, что Фери пирог не любит, а Норе нельзя много сладкого, хоть ей и всего семь.

– Ну что ж, – сказала Маргит, когда Дьюла разлил виски. – Теперь выкладывай о себе всё.

– Но я уже рассказала, – ответила я. – Вы всё обо мне знаете.

– А теперь давай полную версию, – она откинулась на спинку стула. – У нас много времени. Целая ночь впереди.

На меня ее слова произвели сильное впечатление. На мгновение – словно при вспышке молнии – мне показалось, что передо мной во все стороны простерлись невиданные прежде горизонты, но их вновь покрыла мгла.

Маргит спросила, кем я хочу быть после университета. Я ответила.

– Ты напишешь о нас роман! – воскликнула она.

– Может, когда-нибудь напишу, – сказала я.

Она огорошила меня вопросом, есть ли у меня парень. Мне казалось, я не произвожу впечатления человека, у которого есть парень. Но когда я ответила, что парня у меня нет, Маргит, похоже, не поверила.

– Мне пришло в голову, что у тебя, возможно, есть парень-венгр, – сказала она, – и что ты затем в Венгрию и приехала.

– Нет, – ответила я. – А почему вы так подумали?

– Не знаю. Просто пришло в голову.

Будильник зазвенел без четверти восемь. Пару минут я лежала, недоумевая, почему я должна вставать и прямо сейчас идти преподавать английский, – может, я где-то совершила ошибку, и если так, то где именно?

Нора уже была за столом со своим рюкзачком и ела булку с маслом и джемом. Почему вообще дети должны летом учить английский? Маргит сделала мне чашку крепчайшего «Нескафе», потом мы сели в «Форд Фиесту». Я уснула и проснулась, лишь когда под шинами заскрипел гравий за школой.

В классе никаких оленьих рогов не висело, там не оказалось вообще ничего пригодного для военных целей – лишь папоротник в горшке, детские рисунки и карта Венгрии. Ученики расположились за тремя длинными столами, поставленными буквой U. Маргит с самыми младшими детьми сидела за самым низким столом и улыбалась с ожиданием на лице. Я не знала, что она останется, и почувствовала большое облегчение.

Я попросила ребят представиться, назвать свой возраст и сказать, как давно они учат английский. Пятнадцатилетний Адам занимается английским три года и владеет им весьма неплохо – с ним уже можно беседовать. Его одногодка Роберт языка не знает совсем. Как и большинство детей помоложе, включая Нору. Самому младшему, Миклошу, исполнилось четыре, и он едва говорит даже по-венгерски.

Семнадцатилетняя Каталин была ослепительно прекрасна – соломенного цвета волосы до талии и невинное простое лицо. Странно, что в английском слово «простое», когда говорят о лице, употребляют вместо «некрасивое». А ведь главные признаки человеческой красоты – как раз простота, симметрия и бесхитростность, которые всегда связывают с молодостью и чистотой. В голову с неизбежностью приходила мысль, что красота – это основная и исчерпывающая характеристика Каталин.

Тюнде, мать Миклоша, работала в школе. Худая, в больших очках, с мышиного цвета волосами и умоляющей улыбкой, она частенько задерживалась в классе и стояла над душой у сына, невероятно мелкого даже для четырехлетки. Хилый и розовощекий Миклош походил на бельчонка. Когда я обращалась к нему с вопросом, он начинал извиваться на своем стуле в приступе робости. Тюнде буквально тыкала в него пальцем, и от этого он корчился еще сильнее. Она постоянно давала ему подсказки, причем все – неправильные, с особым упорством настаивая, чтобы он произносил немые «е». В те редкие разы, когда ему удавалось произнести one («уан») или five («файв») [61] Один, пять (англ.) , она поправляла: « О -не. Фи -ве».

– Файв, – громко произносила я.

– Фи -ве, – повторяла она с заискивающей улыбкой.

– Можно ли как-то ее остановить? – спросила я в конце концов у Маргит.

Маргит задумалась.

– Мы попросим ее принести губку.

У доски лежала лишь пропитанная мелом тряпка, а губки не было. Тюнде исчезла на всё утро. На следующий день она вернулась с огромной розовой губкой в форме сердца и тазиком воды и села за учительский стол. Всякий раз, когда я смотрела в ее сторону, она демонстрировала капающее сердце. Она по-прежнему заставляла Миклоша на вопрос «как дела?» отвечать не «файн», а « фи -не» [62] «Всё в порядке» (англ.) . . Легко внушаемый Роберт тоже начал говорить «фи-не» и «фи-ве». Нора никогда не принимала чью-либо сторону и мямлила нечто среднее. Когда Миклош что-нибудь произносил – неважно что, – Нора хлопала в ладоши и гладила его по голове и плечам.

В полдень все расходились по домам, кроме нас с Робертом, чья мать была директором школы. Мы шли в большую кладовку, садились за деревянный стол среди свернутых в рулоны карт и экранов, и школьный повар Вильмаш в белом переднике и колпаке подавал нам затейливый обед. Сначала шел суп, потом – куриный паприкаш, тушеная говядина, котлеты или голубцы, и наконец – консервированные фрукты, художественно разложенные на десертной тарелке. С едой мы расправлялись преданно, прилежно и немногословно. Иногда я спрашивала у Роберта, как дела, и он отвечал « фи -не». Потом он задавал мне тот же вопрос, и я отвечала « файн ». Поначалу мне казалось странным ходить ежедневно с четырнадцатилетним мальчиком в кладовку на обед из трех блюд, но вскоре я приняла это как часть естественного хода вещей.

После обеда я занималась с Адамом и еще двумя пятнадцатилетними парнишками, они готовились к вступительному экзамену по английскому в специализированной компьютерной школе. Эти занятия давались мне легче, чем утренняя часть, поскольку все трое уже достаточно знали язык и усердно занимались, к тому же там не было Тюнде – она заглядывала только, чтобы принести двухлитровую бутыль выдохшейся «пепси-колы» и стакан на серебряном подносе. В стакан я наливала себе, а бутылку отдавала ребятам. Обычно они делали лишь небольшие вежливые глотки, но однажды, прогоняв весь обеденный перерыв в футбол, проглотили оба литра. Кола исчезла в их организмах и впиталась их клетками.