Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

Джимми видел, как менялся наш поселок, как менялось все вокруг, и видел, как уезжают отсюда люди и приезжают новые. Он видел, как уходили на войну молодые парни и уезжали в город молодые женщины. Его мать тоже уехала. Он видел, как трактора сносили старые дома и перепахивали землю, и видел, как мы стоим и глядим на это. Он видел все это. И еще многое слышал. Слышал, как мы на веранде толковали о рабстве, о наводнении, о Лонге. Слышал, как я рассказывала о Клюво и Неде, слышал, как мы все говорим о Черной Хэриет и Кэти, о Томе Джо и Тимми. А молодые люди приезжали навещать стариков, он слышал, как они говорили о войне — что японцы вовсе не такие, как говорили белые, они цветные вроде нас, и убивать они хотели не нас, а белых солдат. Если цветные шли в первых шеренгах, то японцы стреляли через их головы, чтобы попасть в белых. А когда случалось, что цветные шли сзади, японцы кидали бомбы в передние ряды. Вот поэтому они и решились отменить сегрегацию в армии — только поэтому.

Джимми слышал все это, еще когда ему и двенадцати не исполнилось, а уж в двенадцать лет он точно стал Избранником. Мы следили за каждым его поступком и старались, чтоб он все делал правильно. Если он хотел сделать что-нибудь не так — а это иногда бывало, — мы напоминали ему обо всем, что он слышал и видел. Нет, нет, нет, мы никогда не говорили ему того, что я сейчас говорю, мы просто смотрели на него. Так смотрели, что он все понимал. Иной раз взглядом можно сказать больше, чем словами.

Сперва он было связался с Евой, дочкой Страта, а может, начала она, потому что оба были уже в таком возрасте, а люди говорили, будто она и с другими крутила. Вот он и решил тоже попробовать, или она решила. Дело было весной, в тот год, когда ему сравнялось двенадцать, в апреле — как раз дождь прошел и начинало смеркаться. Лина послала его в лавку купить галлон керосина. У нас в то время уже было электричество, но старики по-прежнему держали в запасе керосин для ламп, если с проводами что случится. Кроме того, керосином разжигали печки. И вот вечером посылает его Лина в лавку за керосином. Неизвестно, кто кому что сказал, но только тетушка Фина вышла к себе на веранду и видит: бидон висит на калитке, а он на веранде у Страта старается повалить Еву. Да, рассказывала тетушка Фина, она еще в комнате этот грохот услышала, а потом услышала — на веранде Страта что-то бухает. Все бух да бух. Вдруг затихнет, а потом опять — бух! Ну, она и вышла посмотреть, что там такое. Уже совсем стемнело, но она разглядела, что кто-то кого-то пытается повалить. Вместо того чтобы повалить девчонку на спину, как она того хотела, он все старался бросить ее на пол. Схватит и перекинет через плечо, а бросить не может, потому что ноги-то у нее сразу в пол и упрутся. Если бы он повалил ее тихонько, как ей хотелось, тетушка Фина ничего бы не услышала и его бы не выпороли, так нет, обязательно ему надо было схватить ее и шмякнуть на пол. А она каждый раз ногами-то и упиралась. (Дразнила его). Тетушка Фина рассказывала, что узнала-то она не его, а бидон на калитке у Страта. То есть она не разглядела, чей это бидон, потому что было уже совсем темно, а вспомнила, как Лина ей раньше говорила, что, как только Джимми придет домой, она его пошлет за керосином. Ну а мальчишка на веранде у Страта был с Джимми ростом и по возрасту такой же — о возрасте она догадалась по тому, что он затеял, — а потому она взяла да крикнула:

— Ну-ка, убирайся оттуда, Джимми!

А он, вместо того чтобы дать деру, снова поднял девчонку и опять с размаху поставил ее на ноги.

— Слышишь, что тебе говорят? — кричит тетушка Фина, а он опять поднял девчонку и бросил. — Вот я тебя! — говорит тетушка Фина.

Поставила на ступеньку свою кастрюльку и спустилась во двор. А там опять все бух да бух. Но когда она подошла к калитке Страта, бидона там уже не было — только черное пятно мелькнуло дальше по улице. Ну, она пошла к Лине, и, едва Джимми вернулся, Лина отправила его во двор, найти и принести ей прут покрепче. Так это было в первый раз.

Тогда он попробовал то же на чердаке. Хоть на веранде у него ничего не получилось, но он понял, чего ему ждать, вот и решил попробовать на чердаке. В тот день ребята играли в прятки. Двадцать, не то тридцать человек бегали по поселку и прятались. Всех нашли, кроме него с Евой. А они залезли на чердак к Страту. Остальным ребятам прятки надоели, и они затеяли другую игру, а он с Евой все еще на чердаке. Я тот день никогда не забуду, такой он был жаркий-прежаркий. Самая середина лета. А мы сидим на веранде у Лины и стегаем одеяло. Тут вбегает во двор какой-то мальчишка и говорит Лине, что они нашли Джимми и Еву. Где? На чердаке. А скоро он и сам явился.

— Ну, получил, чего хотел? — говорит Лина. — А теперь получишь еще кое-что.

Он и спрашивать не стал что. Все сам знал, пошел и принес прут.

— Ты будешь меня стегать перед ними? — спрашивает он.

Во дворе было полно ребят, а на веранде собрались старики. И Этьен тоже был тут — сидел, прислонясь спиной к столбу.

— Ты будешь меня стегать перед ними?

— Ты же о них на чердаке не думал, — говорит Лина.

— И Еву ты тоже отстегаешь? — спрашивает он.

— Нет, — говорит Лина. — У Евы скоро вырастет пузо. Мы все смотрели, как он стоял с прутом в руке. Было жарко, и у него по лицу стекал пот. Мы все хотели, чтобы он был наказан. А получит свое Ева или нет, нам было все равно. Мы о Еве и не думали. И какой она станет, знали заранее. И мы знали, чего ждем от него. Ему мы этого не говорили, мы и друг другу этого не говорили, может, даже и себе не говорили, но мы это чувствовали.

— Это же природа! — сказал Этьен Лине по-креольски. Этьен всегда заступался за мальчишек, и особенно за Джимми.

— Вот я ему и покажу природу! — говорит Лина тоже по-креольски.

— И я так делал, — говорит Этьен. — И все мальчишки.

— Ну и куда тебя это привело? — говорит Лина по-креольски. — Хочешь, чтоб и с ним то же было?

— Нет, — говорит Этьен.

— Думаешь, мне это нравится? — говорит Лина по-креольски.

— Знаю, что не нравится, — сказал Этьен.

Все это время они смотрели на него, а не друг на друга. Он знал, что они говорят о нем, знал, что Этьен за него заступается но по-креольски он не понимал и не знал, о чем они говорят.

— Хочешь получить порку сейчас или вечером, перед сном? — спросила Лина.

— А можно на кухне? — сказал он.

— Да. Ну идем, — сказала Лина.

Они ушли в дом. Мы слышали свист прута, слышали, как Лина выговаривала ему, а он плакал. Мы хотели, чтоб он был наказан, но потом мы все рады были бы его обнять, я так думаю. Ведь потом до конца недели мы все время давали ему поручения, только чтобы дать ему что-то — пять центов, десять центов, домашнего печенья или орехов в сахаре.

Мы хотели, чтобы он приобщился к вере в том же году, — когда ему сравнялось двенадцать. Господь ведь, как вы, наверное, помните, начал в двенадцать лет. Мы знали, что если он будет Избранником — нет, теперь уже без "если", — мы знали: раз он Избранник, то должен обрести веру. Черным пришлось тяжело страдать в этом мире, но мы знаем, что бог был к нам милостив. Возьмите хотя бы меня: мне уже больше ста десяти лет. И если не бог, то кто же сохраняет мне жизнь? Я могу на солнышке посидеть, могу и погулять — конечно, не так, как прежде, но все-таки. В те дни, когда я чувствую себя по-настоящему хорошо, так могу дойти до дороги и поглядеть на реку. Но обычно я просто пройду немного по поселку и сажусь под своим старым деревом. Люди поставили там для меня чистенькую скамейку, и я иду посидеть там, поговорить с моим деревом, поговорить с самой собой, поговорить с богом, пока не устану. Иногда я сижу там целый час и благодарю Создателя за его милости, а потом возвращаюсь домой.