Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

Джордж расстелил на траве одеяло, они с Гриффином взяли Бо за руки, за ноги и положили на одеяло. Потом Джордж обернул Бо одеялом, и они с Гриффином переложили Бо на носилки и понесли к фургону. Люди — и на дворе, и на галерее — следили за ними и помалкивали.

— А не пора ли тебе, Мейпс, перестать волынить? — еще раз спрашивает его Герман. — И дело не только в Фиксе, но и в дружках Бо.

Когда Герман заговорил о дружках Бо, его голубые глаза за толстыми линзами очков еще увеличились. И не так то, что он сказал, как его глаза заставляли к нему прислушаться.

— А ты поменьше болтай, — говорит Мейпс и перекатил леденец.

Следователь покачал головой.

— Как можно, Мейпс, — говорит, — от меня ни одна живая душа ничего не узнает. Я им так прямо и скажу: мол, Бо простыл — оно и немудрено в такую-то жарищу, — вот я и закутал его в одеяло.

— Я не о том, — говорит Мейпс.

— Ты о дробовиках?

— Вот-вот.

— Напрасно беспокоишься, — говорит следователь. — Мне все равно никто не поверит. Вот ты — ты бы мне поверил?

Мейпс не ответил. Следователь окинул взглядом двор и снова перевел глаза на Мейпса. Но он понимал, что Мейпсу нечего ему сказать, и, потерянно глянув на меня, пошел со двора. Джордж уже сидел в фургоне, ждал его. Когда фургон отъехал, Мейпс снял шляпу, вытер ее изнутри. Потом вытер лицо, руки, а сам тем временем все поглядывал на крыльцо.

— Ладно, — говорит и снова надел шляпу. — Те, кто здесь не живет, ступайте восвояси. А остальные ступайте назад, на галерею. Кому сказано — пошевеливайтесь!

Но никто не тронулся с места.

— Что с вами приключилось? — спрашивает Мейпс. — Вы что, еще и оглохли вдобавок? Сказано вам — пошевеливайтесь.

— Я убил его, — говорит дядя Билли.

Дядя Билли все еще стоял у огородного плетня, там, где Гриффин поставил его полчаса назад. От затрещин Мейпса губы у него распухли, и он так же гордился своим распухшим ртом, как тот юнец в крейновском "Алом знаке доблести" своей раной.

Мейпс на целую секунду задержал на нем взгляд, потом направился к нему. Все ожидали, что Мейпс снова влепит ему затрещину. Но вопреки ожиданиям Мейпс выхватил у дяди Билли ружье, вытащил из него гильзу и поднес к носу. Потом вложил гильзу обратно и сунул ружье дяде Билли — тот уже руки наготове держал.

— Кто тебе велел выстрелить из этого ружья, дядя Билли? — спрашивает Мейпс.

— Никто не велел, — говорит дядя Билли.

— Это тебе Кэнди велела, верно я говорю? — спрашивает Мейпс.

— Нет, — говорит дядя Билли.

— Ты еще ходишь в церковь, дядя Билли? — спрашивает Мейпс.

— Я староста баптистской церкви в Литл-Шадраке, — говорит дядя Билли.

— А что, если я возьму Библию, дядя Билли, ты по-прежнему будешь говорить, что ты убил Бо?

Дядя Билли провел языком по нижней губе, потупился — видно, задумался всерьез. Мейпс ждал. Все ждали. Мейпс устал ждать.

— Так как? — сказал он.

Дядя Билли поднял голову, поглядел Мейпсу в глаза, кивнул.

— Ты ведь не стрелял в Бо, верно, дядя Билли? — снова спрашивает Мейпс.

— Стрелял, сэр шериф.

— Тебя ведь Кэнди на все это подбила, верно? — спрашивает старика Мейпс. — Не бойся, я тебя ей в обиду не дам. Обещаю.

— Нет, сэр, я все сам, — говорит дядя Билли, а голова у него не переставая трясется.

— А когда ты сюда пришел, Кэнди уже была тут? — спрашивает Мейпс, меняя тактику на ходу.

— Так в точности не знаю, — говорит дядя Билли.

— Что значит — в точности не знаешь? — спрашивает Мейпс. — Вон ее машина стоит. Стояла здесь ее машина?

— Так в точности не скажу, — говорит старик.

— Вернее, ты так в точности не видишь, дядя Билли, вот как будет вернее?

— Да нет, вижу я хорошо, шериф, очень даже хорошо.

Мейпс, теряя терпение, уставился на старика. Силы его были на пределе.

— Когда ты узнал об убийстве, дядя Билли? В час дня?

— Незачем мне было узнавать про убийство, шериф. Я же был здесь. Я его и убил.

— Ты что делал, когда Кэнди тебе позвонила? Дремал? Обедал? Что ты делал, дядя Билли?

— Незачем ей было мне звонить, — говорит дядя Билли. — Я же здесь был. Я его и убил.

От гнева мясистое лицо Мейпса и вовсе побагровело. Его подмывало опять влепить старику затрещину, а то и вовсе пришибить его.

— Старик, тебе случалось видеть, как умирают на электрическом стуле? — спрашивает Мейпс.

А дядя Билли все трясет головой.

— Нет, сэр, — говорит.

— Малоприятное зрелище, дядя Билли. Особенно когда ток пропускают сквозь тебя самого. Ты так хочешь умереть?

— Нет, сэр. Но, видно, так суждено.

— Даже если так и суждено, дядя Билли, ты не хочешь так умереть, — говорит ему Мейпс. — Когда через тебя пропускают ток, стул пляшет — я это не раз видел. Понимаешь, дядя Билли, у нас в Байонне своего стула нет. Нам за ним приходится ездить в Анголу. Так что мы не привинчиваем стул к полу — для одной казни стоит ли труда? Так вот, когда через тебя пропускают ток, стул ходит ходуном, стул пляшет — я это не раз видел. Малоприятное зрелище. Ты так хочешь умереть?

— Нет, сэр.

— А если я тебя сейчас заберу и тебя осудят, что, по-твоему, тебя ждет? Или ты надеешься, что слишком стар и тебя не посадят на электрический стул?

— Нет, сэр.

— Так как?

Старик провел языком по распухшей нижней губе и снова уткнул глаза в землю. Мне показалось, Мейпс его дожал. Все — и на галерее, и во дворе — смотрели на дядю Билли, ждали, что он ответит.

— Некогда мне с тобой целый день возиться, — говорит Мейпс.

Старик поднял глаза на Мейпса, и голова у него опять затряслась.

— Я его убил, — говорит.

— За что? — спрашивает Мейпс.

— Не понял, сэр?

— За что ты убил Бо?

— За то, что они моего сынка погубили, — говорит старик и смотрит Мейпсу прямо в глаза, и голова у него трясется еще сильней. А распухшая нижняя губа дергается. — Забили его. Били, пока он не тронулся, и нам пришлось отдать его в Джэксон. Он не только меня — маму свою и то узнавать перестал. Мы ему возим конфеты, возим пироги, а он их трескает, как кабан кукурузу. Других сумасшедших нипочем не угостит. Нипочем никого не угостит — ни меня, ни маму, ни других тамошних сумасшедших. Зароется в пирог, как кабан в кукурузу, и давай трескать. Мама ему отрежет ломтик, положит в руку, а он выронит его на стол и знай трескает, как кабан кукурузу. Не пристало человеку таким быть. У мамы всякий раз, как увидит его, сердце кровью обливается.

— Кто бил твоего сына, дядя Билли? — спрашивает старика Мейпс.

— Люди говорят, Фикс с дружками.

— Но точно ты не знаешь?

— Люди так говорят, а мне откуда знать. Меня там не было.

— И когда же это случилось, дядя Билли?

— Давно уж, как он с войны вернулся.

— С какой войны?

— С Гитлером и с япошками.

— И ты с тех самых пор таишь зло на Фикса, дядя Билли?