Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

Мы вдвоем зарабатывали доллар в день. За жилье и еду мы не платили, а потому почти весь заработок откладывали. За три года вернули хозяину долг — сто пятьдесят долларов. Еще года через два столько накопили, что я подумала, а не уйти ли нам и не обзавестись ли своим домом. Но Джо сказал, что это не так просто. Он тут человек нужный и не может просто взять и уйти. Да и что он будет делать? Землю пахать? Это ему ни к чему. Нет, он хочет объезжать лошадей. Тут с ним никто не потягается, и он это дело любит.

Когда я поняла, что Джо никуда уходить не хочет, мне начала сниться его смерть. То одна, то другая, то еще какая-нибудь. То лошадь его на изгородь сбросит, то о дерево ударит, то протащит по болоту. Мне все смерти снились, какими только может умереть ковбой. А потом начал повторяться один и тот же сон — как лошадь сбрасывает его на изгородь. Когда я рассказала ему про это, он сказал:

— Вот что, мамочка, человек рождается, чтобы умереть, верно? Родился — значит подписал такой вот контракт: "Настоящим обязуюсь помереть, когда мне выйдет срок". А пока он на этом свете только одно может: делать что-нибудь, и делать это хорошо. Я вот лучше всего умею объезжать лошадей. Может, фермер я был бы еще лучше, да только ты сама знаешь, черный не может вот так просто завести свою ферму. Уж какой-нибудь белый да обязательно будет над ним командовать. А когда я лошадь объезжаю, надо мной никого нет. Потому меня главным и называют. Может, однажды найдется такая, что меня прикончит, может, я состарюсь и сам должен буду бросить это дело. А может, явится какой-нибудь ловкий паренек и станет главным, и уж не я буду объезжать самых норовистых коней. Но до тех пор я буду делать свое дело. Для того мы и живем, чтобы делать свое дело как можно лучше. Когда придет час лечь в черную яму, пусть люди скажут: "Он делал свое дело так хорошо, как только мог". Лучше про человека не скажешь. Лошадей он объезжал или двор мел, люди пусть скажут, что бедняга делал свое дело так хорошо, как только мог.

Всякий раз, когда Джо уезжал, мне казалось, будто я вижу его в последний раз. А через месяц-другой они возвращались с новым табуном. Самые это были хорошие дни, когда объездчики возвращались. Все радовались — и белые, и черные. Лошадей на несколько дней запирали в загоне. А объезжать их начинали уже потом, когда люди отдохнут и вся округа узнает, что пригнали новых лошадей. Загон был между большим домом и поселком, и я со двора или из окна видела, как они скачут.

Случилось это спустя семь или восемь лет. День, когда пригнали табун, был очень холодный. Это было в понедельник в феврале, и даже вода замерзла. Когда они возвращались, а особенно если с хорошим табуном, на кухне у большого дома устраивали праздничный обед. В тот день мы с Джо пошли туда позже других. Когда мы поравнялись с загоном, гляжу, вдоль изгороди бежит черный жеребец, ржет и головой мотает. У меня ноги подкосились. Тот самый жеребец, которого я все во сне вижу! Я сказала об этом Джо, а он только посмеялся.

Когда мы пришли, все уже были в сборе. Джо сел за стол, а я стала подавать ему еду. Женщины в такие дни не садились за стол вместе с мужчинами, а только прислуживали мужьям. На кухню пришел Клайд, выпил со всеми, но за стол не сел. Джо рассказал ему, что я сказала про черного жеребца, и все давай хохотать.

— Ну, если Джо на него не сядет, придется мне, — говорит Клайд.

А они еще пуще хохочут. У Джо даже слезы из глаз потекли. Он ведь был главный. Кто же сядет на лошадь, если от нее сам главный отказался?

Когда мы возвращались домой, жеребец услышал нас или почуял запах Джо и опять пробежал у изгороди. Другие лошади на нас и внимания не обратили. Только он. Высокий, гладкий, черный, бегает и бегает у изгороди. Мы остановились и долго смотрели на него. Мне он хуже дьявола показался, а Джо стоял и улыбался. А потом сказал, что этот жеребец доставил им больше хлопот, чем все остальные лошади вместе. Он таких сильных и быстрых еще не видел. Гнали его целые дни, а он не уставал. Перемахнул через ручей, от которого любая другая лошадь шарахнулась бы. Они за ним неделю гнались, и кое-кто уже поговаривал, что это не лошадь, а призрак. А то и оборотень. Но Клайд сказал: ни то, ни другое, это конь и им придется поймать его и пригнать домой. Целую неделю они день и ночь шли по его следу. То они его там увидят, то тут, иногда совсем близко, а иногда очень далеко.

Но в горах они его заарканили. Джо сказал, что потом на них всех напала тоска, потому что погоня кончилась, потому что теперь его надо было объезжать, как всякую другую лошадь.

Все время, пока мы стояли там и смотрели, жеребец метался вдоль изгороди. Потом мы ушли, но я оглянулась, а он стоит там — высокий, гладкий, весь черный.

Я сказала, что меня от него дрожь берет. А Джо ответил, что я просто замерзла.

В ту ночь я спать не могла, все думала про этого жеребца. Закрою глаза и вижу, как он стоял тогда в загоне. А если сразу их не открою, то вижу, как он сбрасывает Джо на изгородь. Ковбою упасть не позор, но мне-то этот жеребец снился еще до того, как я его увидела наяву, вот я и мучилась.

На другой день я притворилась, будто заболела, и попросила отпустить меня к доктору. Джо хотел сам отвезти меня в город, но я ответила, что мне не настолько уж плохо. Ну так возьми с собой Эллу, говорит, но я сказала, что поеду одна. Ведь ехала-то я не к доктору, а к ворожее. Вообще-то я в ворожбу и колдовство не верила, но мне не с кем было посоветоваться, а надо было узнать, вижу я этот же сон потому, что хочу, чтобы Джо перестал объезжать лошадей, или потому, что это должно случиться?

Ворожея жила в узком переулке, который назывался Детти-стрит, а городок назывался Грейди. Во дворе у нее было полно розовых и других кустов, только они не цвели, потому что время было зимнее. Вокруг каждого куста торчали бутылки, воткнутые в землю горлышком, и по обеим сторонам дорожки от ворот к дому тоже бутылки — двумя рядами. И всех цветов, какие бывают. В то утро она вымыла веранду и посыпала пол и ступеньки толченым кирпичом. Должно быть, она слышала, как я остановила фургон у ворот, потому что открыла дверь, едва я постучала. Высокая такая мулатка из Нового Орлеана. Так она говорила. А из Нового Орлеана уехала потому, что не выстояла против Мари Лаво. Тогда ведь Мари Лаво была первой ворожеей, и никто не смел с ней соперничать. Ни с матерью Мари Лаво, ни с дочерью Мари Лаво. Поговаривали даже, будто эти две Мари на самом деле одна и та же женщина. Чего только люди не придумают! Говорили, будто первая Мари вовсе не умерла, а под старость снова стала молодой. Ну, хотя я наслышалась, что в Мари Лаво большая была сила и она многим помогла, а другим повредила, да только на такое, по-моему, и ее силы не хватило бы.