Lena Swann - Искушение Флориана

На вытоптанной земле под дубом лежал крошечный, размером с четверть ладошки, мертвый бельчонок. Чуть поодаль, справа, по другую сторону от ствола дуба, лежал бельчонок живой — крошечный, корчившийся, мокрый, почти новорожденный, нескольких дней, наверное, от роду, еще слепой — со слипшимися веками, с еле заметной зачаточной шерсткой. Белка-мать металась по гигантскому стволу дуба вверх и вниз, в ужасе и растерянности. А справа от дерева, на траве, всё приближаясь к живому бельчонку, плясали, заранее празднуя тепленькую живую жертву, вороны и сороки.

— Ага! Вороны и сороки его хотят на ужин! Что ж! Так устроена природа! — скалясь в ужасной улыбке, произнесла одна из толпившихся вокруг дуба — женщина, высокая, грубая и мощная, прямоугольная, с короткими волосами, сколотыми в хвост, и большими руками. И Аманда почему-то (изумившись ясности этого знания) моментально поняла, что крупная женщина эта — работает конюхом в угодьях знаменитой семьи под Лондоном и с удовольствием ест на завтрак три яйца всмятку с зародышами цыплят, с местной фермы.

— Немедленно все уйдите отсюда! Есть специальные службы данного района, которые обязаны животных спасать! Бюджет им на это дается немалый! — баском проговорила низенькая, жирная кривоногая негритянка с лицом дауна в гладеньком коротком парике на прямой пробор, надетом сикось-накось и чуть съезжающем с левой стороны лица, — которая, как Аманда опять же почему-то сразу поняла, была уполномоченной районного совета в отдаленном округе от лейбористов, — а здесь, в центре, куда эта дама приехала купить новый парик (природный крутой барашек ей казался непрезентабельным), она даже белок ненавидела, как принадлежащих к королевской семье и наверняка голосующих за консерваторов.

И Аманда опять поразилась яркости вспышки — вдруг осветившей для нее всё, что было внутри людей, стоявших вокруг этого дерева, заключенных как будто бы под некую гигантскую лупу, — до такой степени, что Аманда могла точно сказать, что негритоска сегодня утром поругалась с белым своим бойфрэндом из-за денег, а вот тот тщедушный молодой человек, который сейчас задержался рядом с дубом на секунду из любопытства и тут же равнодушно пошел мимо своей дорогой, — богатый ювелир, в наследство только что получивший фирму и не желающий вмешиваться ни в какие сомнительные беличьи делишки или быть замешанным в какие-либо парковые скандалы. И Аманда ясно увидела тот странный цвет цикориевого кофе, который ювелир пьет по утрам в темной, занавешенной портьерами, комнате.

Белка метнулась было к мертвому бельчонку — но, оглянувшись на наступавших ворон и сорок, взметнула опять вверх, к ветвям, к разоренному гнезду.

Маленький кареглазый курносый мальчик вдруг наклонился и хотел было подобрать живого бельчонка.

— Нет-нет! Не трогайте бельчонка! Не дотрагивайтесь до него! — вскричала вдруг какая-то девушка справа. — Я где-то читала, что если на бельчонке будет чужой запах, запах человеческих рук, то белка-мать уже его обратно не примет! Бельчонок погибнет, если вы дотронетесь до него.

И Аманда вдруг ясно увидела, что девушка эта — студентка лондонского университета, изучающая археологию и жутко переживающая из-за того, что прыщавый сокурсник влюблен в ее подругу, а не в нее, — и молящаяся по вечерам о том, чтобы подруга уехала куда-нибудь жить, за границу.

Бравый маленький курносый мальчик перебежал на другую сторону дуба и принялся разгневанно прогонять ногами хищных ворон и сорок, — и Аманда ясно увидела, что мальчик, когда вырастет, станет дипломатом и погибнет на Ближнем Востоке от выстрела заказного убийцы.

У Аманды вдруг закружилась голова, она чуть отошла, на несколько метров, к соседнему дубу, и опустилась на траву, оперевшись спиной на дерево, поджав колени.

Зажав лицо руками, она принялась вдруг вслух повторять одни и те же, чрезвычайно странными, бессмысленными наверняка показавшиеся бы любому, если кто-нибудь их услышал бы, слова:

— Шарль, ты не смеешь… Не смеешь этого делать! Ты не смеешь вмешиваться в мою жизнь! Ты умер! Тебя нет! Ты не смеешь втягивать меня в свои дурацкие сказки! Этого всего не существует! Я отказываюсь, отказываюсь во всё это верить!

Разомкнув ладони и взглянув еще раз на крючащегося маленького еле живого бельчонка, Аманда вдруг подумала, что вот этот вот скрюченный бельчонок — это словно сердце умиравшего ночью в одиночестве Шарля, не дождавшегося помощи, звонившего ей — в тот момент, когда он, видимо, ясно почувствовал, что умирает, и в тот момент, когда ему, видимо, было страшно, и когда ему просто хотелось услышать хоть чей-то голос и хоть о чем-то поговорить, о любой глупости, — но из-за ее черствости и глухоты не получившего даже никакой моральной поддержки, никакого ласкового дружеского слова в последние секунды своей земной жизни.

Аманда разрыдалась, впервые после смерти Шарля. Никто из стоявших рядом с дубом этого не заметил — потому что всё внимание было приковано к серебристой белке, сбежавшей в этот момент опять с дерева к корням и, пользуясь прикрытием мальчика (отгонявшего ногами хищников), бросившейся к мертвому бельчонку, — но, убедившись, что он мертв, мгновенно взбежавшей опять вверх, к гнезду, и спрятавшейся в кроне, даже не увидев, за другой стороной дуба, всё еще живого бельчонка.

Разочарованные крики снизу среди зрителей сменились предложениями вызвать полицию.

— Шарль, Шарль, я прошу тебя! — вдруг в отчаянии заговорила опять Аманда какие-то несусветные, нерациональные слова. — Если ты хоть что-нибудь можешь сделать… Если ты хоть что-нибудь можешь сделать… оттуда, где ты сейчас! Если ты можешь хоть на что-то там влиять, если ты можешь там кого-то попросить, и за кого-то молиться! Я умоляю тебя! Попроси, чтобы этот бельчонок был спасен! Чтобы она забрала его наверх!

Вдруг, из противоположного входа в сквер, к дереву по дорожке быстро приблизился крупный, квадратный, мощный, римского плечистого склада с некрасивым бесстрастным лицом мужчина, крепко ведший за руку пожилую миниатюрную жену с живыми добрыми глазами, сразу вместившими в себя всю разыгрывающуюся трагедию, — и Аманда вдруг почему-то сразу узнала — из того же яркого и изумительного как будто бы облака, в котором она все последние минуты пребывала, — что мужчина этот — отставной военный, который был сильно ранен в Ираке, а сейчас разводит ирисы в маленьком доме в Эссэксе. Мужчина этот быстро велел жене и всем отойти как можно дальше от дерева и перестать галдеть, взял валявшуюся в стороне короткую ветку от дуба, аккуратно подставил ветку под животик живому бельчонку, — тот, на удивление, корчащимися лапками, за палку умудрился схватиться, мужчина осторожно, по стволу дерева, поднял палку с бельчонком на высоту своего роста, страхуя его снизу, на расстоянии, другой ладонью, если сорвется, — и стал осторожно поскрёбывать и тихонько постукивать по коре дуба, чтобы привлечь внимание белки. Минуты две все, затаив дыхание, завороженно смотрели. Белки не было, белка скрылась в кроне и не показывалась — то ли стережа где-то там, вверху, гнездо с уцелевшими бельчатами, то ли решив, что и второй упавший бельчонок мертв тоже, и что бессмысленно его искать.