Lena Swann - Искушение Флориана

Грохот музыки. Я сейчас, сейчас вернусь, я в туалет, веселитесь. В бок и спину толчки танцующих с кружками в проходах между столиками. Лестница наверх. С белыми, крашенными в тон люстр деревянными тучными балясинами под шатающимися поручнями. Шаткость, вскрипывания, архаичный уют деревянных ступеней на верхнеэтажную ковровую площадку перед дверью в дамский туалет, а дальше куда-то ввысь уводящая тонкая совсем уже лесенка, после пролёта, ох, извините — сбила с ног встречную, сверху навстречу спускавшуюся, официантку, несшую две чаши с… — картофель-фри уже на ковре, внизу, на нижнем этаже, опрокинувшийся с балюстрады, на головы, — чей-то бультерьер, хрюкая, подъедает. Не волнуйтесь, не волнуйтесь, мы подберем, доедим, идите, куда шли.

В сортире было гораздо тише. Огромное зеркало за рукомойниками, в чудовищной кичевой мощной ампирной крашенной в золото деревянной резной рамке с четырьмя яркими светильниками по углам, отражало раскрасневшееся лицо: последний прижизненный портрет покойницы? Чистый домашний уют провинциального туалета — душистые круглые мыльца с флёрдоранжем в хрустящих бумажках с желтой круглой этикеткой, старомодные обои с лиловыми гиацинтами в баночке, стопка крошечных квадратных, уголком сложенных махровых полотенец на плетёной полочке, высокая плетёная корзина с крышкой, справа от рукомойников, для использованных ручных полотенец, деревянные дверцы кабинок — немножко успокаивал. Мона быстро вошла в кабинку, заперлась и села как в кресло на закрытую крышку унитаза. Вены? Вилкой? Тем самым ножом, которым ковыряла внизу бифштекс? Взять незаметно, принести сюда? Нет, это всё крайне неприятно, негигиенично, всё это вообще отвратительно… Как можно пугать людей, как можно оставить заиками тех, кто потом увидит здесь тело… Нет, нет, это даже не вариант… Нужно дома… И какой-то тихий, непошлый, некровавый способ… Чтобы это не было похоже на все эти омерзительные фильмы… Решение пришло уже через несколько секунд, решение высидено было на толчке — Мона вспомнила про несколько пачек опиоидных обезболивающих, которые врач, еще три месяца назад, при первых болях, выдал ей «на всякий случай». Если глотнуть все разом — тогда наверняка… Единственное — противно, что будет вонять и разлагается труп, до тех пор, пока Боб не вернется из Штатов. Противно. Но это уже не моя забота. Да, да, досидеть с подругами, еще час, сколько будет нужно, заставить себя выглядеть веселой, чтобы ничего не заподозрили. И сразу домой… Таблетки в шкафчике на кухне… Какое облегчение… Даже не придется сегодня спать на тех простынях, на которых спал Боб… Не придется нюхать пот его измен и лжи…

Мона встала с толчка, долго возилась с никак не выходившей из паза защелкой двери, чуть не поранила палец, вышла к рукомойникам, брызнула ледяной водой на руки и взглянула было на себя еще раз в зеркало — как позади раздался чудовищно грубый удар — видимо, ногой и рукой в дверь сразу — чуть не выломавший дверцу туалета, разом вышибивший ее внутрь крошечного предрукомойного туалетного холла, где Мона стояла, — и через мгновение Мона, всё так же смотря прямо перед собой, увидела в отражении в зеркале, как сзади нее, в грубо распахнутую дверь, к ней в женский туалет ворвался молоденький парнишка, черноволосый, бледный, узколицый, с гладкими длинными волосами до плеч, ровно стриженными, заложенными с одной стороны за ухо, не очень высокий, но всё-таки визуально зависший в зеркале сзади над низенькой Моной в тесном туалетном холле. Мона вздрогнула и стояла не двигаясь. Юноша, смотря ей в глаза в зеркале, напористо сказал:

— Мне нужно с Вами поговорить. Назовите мне время и место, где мы можем встретиться? Сегодня же! Как только Вы расстанетесь с подругами.

Какую-то секунду, глядя все так же в зеркало на собственные округлившиеся от испуга глаза и боясь обернуться, Мона в ужасе думала, что, да, видимо, для своих лет выглядит не просто молодо, а неприлично молодо, а сейчас уж даже и чересчур провокативно: худоба, угловатость, гладкая кожа, лихорадочно-румяные от нервов и гнева скулы, и сияющие, гневные и горестные, быстро и метко стреляющие глаза, и рыжие чуть вьющиеся волосы ниже плеч, породистая ирландская буйность во всем очерке и в порывистых движениях… и что в этом есть какая-то глупость — в последний день своей жизни подвергнуться в сортире нападению какого-то малолетнего маньяка… Хотя… если у него есть нож — то, может быть, он и положит предел всему этому кошмару…

— Мальчик, Вы, вероятно, не так что-то поняли… — нашла, наконец, в себе мужество обернуться Мона к юноше, оказавшись к лицу лицом с ним в тесной туалетной комнатке. — Выпустите меня. Выйдите отсюда. Кто Вам позволил… Отойдите немедленно от двери!

Юноша припер задом дверь, но тут же, видя, что Мона собирается пробиваться к выходу силой, резко обернулся, заложил движок железной защелки в щеколду, дверь заперев наглухо, и быстро крепко обнял Мону, не выпуская ее.

— Молодой человек, это даже не смешно! — стараясь быть спокойной, в каком-то унылом раздражении вырывалась из его рук Мона. — Я буду кричать… Вы что-то неправильно поняли… Или, может быть, мое поведение там, внизу с подругами, Вас как-то ненароком ввело в заблуждение… Я старше Вас, наверное, больше чем в два раза. Мне пятьдесят два. Я смертельно больна. Если Вы немедленно…

— Я знаю, — быстро перебил ее юноша, тряся ее за плечи, — я даже знаю, что Вы сейчас там, в кабинке, сидя на толчке, решали, сколько трамадола заглотнуть, чтобы убить себя.

Мона обмякла и разом перестала вырываться — юноша, почувствовав это, выпустил ее из рук и отошел на шаг.

— Не бойтесь. Я заранее Вас предупреждаю: я не хочу, чтобы Вы думали обо мне чего-то лишнего, — быстро говорил юноша, смотря ей прямо в глаза. — Я ничего особенного из себя не представляю, я просто слышу и вижу некоторые вещи, и знаю некоторые вещи… Это не от меня… Раз Вы не хотите называть мне время и место, мне придется говорить с Вами прямо здесь… Вы пойдёте на операцию, всё пройдет успешно. Вы должны согласиться на всё послеоперационное лечение, которое Вам предложат, после нее. Будет тяжело — но Вы выживете. Вы выживете, и у Вас еще много жизни будет в запасе. Но для этого Вы должны выполнить два условия…

Мона молча смотрела на него, не очень веря в реальность происходящего, — но черноволосый бледный щупленький юноша в красивой коротенькой приталенной джинсовой куртке, протертой, по моде, на швах, и в темных узких джинсах, несколько секунд назад до боли крепко сгребший ее в объятия, был, безусловно, реален.

— Главное и первое условие: Вы должны немедленно развестись с мужем…

Мона дернулась и начала прорываться опять к двери: