Андрей Наугольный - Ещё поживём

Самурай не подошёл — подкрался к нему, что-то рявкнул, а тот только головой замотал, и поволок к дому, к избушке на курьих ножках… Я вылез из машины и потопал за ними, Сашка идти отказался… Наотрез. Что, мол, ему там делать, сами разберётесь… Ладно, сиди в машине, думаю, народ ведь всегда в самые ответственные моменты безмолвствует, выжидает, как оно всё обойдется, вот и вся мудрость.

…В доме было тепло, грязно, воняло кислятиной, всё наизнанку: бутылки пустые, банки консервные с остатками пищи, бычки, хлебные корки на столе, в общем, тот ещё ландшафт. Мрачно очень. Казалось, жизнь замерла здесь, прочно запутавшись в паутине безвременья, долгого сна одинокой судьбы — если бы не радио, которое вкрадчивым голоском диктора бормотало о возможном наступлении холодных фронтов.

— Хреновато тут у вас! — внезапно развеселившись, вспомнил я фразу из одного старого кинофильма. — Совсем что-то никуда!

Самурай строго на меня посмотрел: заткнись, мол, трепло! А я, я зацепился взглядом за детский велосипедик, весь в ржавых пятнышках, осторожно приткнувшийся к рваному боку продавленного дивана… Видимо, и здесь когда-то была семья, ребёнок, а что теперь — руины… Влажные ладошки одиночества, тенета на потолке, занавески с отпечатками пальцев, хлам… И стало мне вдруг грустно от этого печального зрелища, и потеплело как-то на сердце — была и в этой пещере живая жизнь, была да сплыла, но это уже легче, понятнее… И вряд ли чудовище — так, неудачник, спившийся и сошедший с круга старик, только и всего, а то напридумывают, версий насочиняют, гофманиада канцелярская. А глянешь, и нет ничего. Просто старик.

…И тогда, и сейчас Шарль Бодлер, ласкающий свою чернокожую пантеру, мне милее Рембо, трахающего бедного Лелиана. Так что большой симпатии я к старику не испытывал, но, кто знает, что происходит с человеком за порогом старости, не освобождает ли она его от неких условностей, границ и запретов, как впрочем, и в пору цветущей юности, кто знает… Резвые юнцы и вожделеющие к ним дряхлые старцы — одна из основных тем античной комедии. И никуда это не ушло, не исчезло… Античности нет, от её поэтов — разрозненные фрагменты и книжная пыль, а беспечные юнцы и похотливые, как сатиры, старцы продолжают свои опыты на фоне вечности, значит, природа сильнее всех тех насмешек и пощёчин, которые так щедро отвешивали ей великие поэты Греции и Рима…

— Я осмотрю помещение, а ты пока отвлеки старика, — шепнул мне мимоходом Самурай. Бледный, злой, он метался по дому, как загнанная в угол крыса… И чего он так старался?

— Давно здесь проживаете? Посторонние бывают? Дети, например, — подкатил я к замкнувшемуся в себе сластолюбцу.

— Давно. И никто ко мне не ходит, — вяло ответил тот, с некоторым беспокойством взирая на бестолковую суету Самурая.

— У нас другие сведения, — поспешно возразил я.

В ответ — тишина.

— Ты поговори, поговори с ним! Делай что-нибудь! — встрял в разговор явно взбесившийся от неудачных поисков Самурай.

И он был прав, нам следовало быть осторожнее, санкции-то на обыск мы не имели, а потому все наши действия носили определённо противозаконный характер. В случае чего, при неудачном раскладе, и по башке можно было от начальства получить. Естественно…

— Не слышу ответа! — я тоже завёлся.

— А чего отвечать-то. За старые грехи, видать, расплата… Так ведь и тогда оговорили меня. Вот так, парень, — промямлил неохотно старик и снова умолк.

— Был уже в тюряге-то? — спросил, как бы между прочим, я.

— Был, — вот и весь ответ. Хитёр папаша.

А Самурай ползал по ящикам письменного стола, рылся в пахучих внутренностях дивана, гремел посудой на кухне, заглянул и в подполье, и на чердак. Пусто… Спектакль. И название ему: мышеловка, та ещё пиеса, сплошные аллегории… Кто мог знать тогда, что пройдёт время, чуть-чуть, и вот так же, как мы сейчас, хмурые оперативники из отдела внутренних расследований будут травить Самурая, а он будет говорить, говорить и оговаривать… Рыльце-то у него давно было в пушку.

Не вытерпев затянувшегося ожидания, пришёл с улицы разъярённый Санёк… Досиделся, видать, в машине.

— Хватит резину тянуть! Поедем! Не нашёл ничего, и слава богу, отстань от старика, — орал он на Самурая.

Разуверился, значит, Санёк в благополучном исходе, а может быть, и рад был тому, что всё обошлось без приключений, наверное, рад. Заспешил.

— Иди ты знаешь куда! — набросился на него с кулаками Самурай.

И мне пришлось разнимать их — диких и яростных, возникло внезапное замешательство, даже старик заинтересовался, а потом вспышка угасла, выдохлись, и присмиревший Самурай, вздохнув с облегчением, пошёл на попятную:

— А действительно, нет — так нет! Зачем деда мурыжить? Нафантазировали ребята, стало быть, разная у нас клиентура. А то я было подумал… Оборвалась ниточка…

Мы вышли во двор. Рыжая собачонка — и где она пряталась всё это время? — встретила нас оглушительным тявканьем… Осмелела, зараза! Самурай, было, ринулся за ней, да где там… А он повеселел, Самурай… «Разная, выходит, клиентура, о чём это он? — подумал в тот момент я. — О чём?»

А ему хоть бы хны. Танцует себе посреди двора, напевает что-то победное, вроде марша какого, не остановишь… Мы с Сашкой и глаза вытаращили на этот танец с саблями! Чокнулся он, что ли? А он, как заправский чечёточник, выколачивал из этого отвратного дворика огненные искры… Под лай рыжего пса, под наши изумлённые крики… Танцующий призрак, сумасшедший танец судьбы… Безнадёжная попытка вырваться из её пылких объятий, хоть на мгновение продлить это незабываемое ощущение безграничной свободы…

Это тогда, а потом — загадочные взгляды начальника, злобное шушуканье сослуживцев, таинственная депеша из отдела внутренних расследований, и пошла писать губерния, ожили чернильные души, вопросы, ответы, бесконечные объяснительные, наконец — предложение покинуть место работы, дабы избежать прямого увольнения, а возможно, и чего-то ещё более кошмарного, например — тюрьмы…

…И связь времён распалась, будто её и не было. А что было? Пьянство, б… ство, хождение по лезвию бритвы, драки, дебоши, дикая попытка расквитаться с Самураем, который вовремя всё сообразив, сам инсценировал самоубийство, точнее — легонько вскрыл себе вены, в общем — театральщина, залитые слезами и кровью подмостки, фарс, комедия. Где он, мой Гамлет?

…Самурай в тюрьме. Дай Бог ему здоровья и долгих лет жизни. Ничего страшнее ему уже не пожелаешь…

Когда Красноносый заговорил про одного из их общих знакомых, что докатился до ручки… Да-да, тот самый Лёха… Горев отмахнулся сгоряча, даже прислушиваться не стал. А напрасно. Красноносому можно было верить, нужно. Он был падальщиком, эдаким грифом-стервятником, зорким и неутомимым… Как в старой песенке короля рока: кружит гриф-стервятник, безмолвный свидетель чужих закатов… Красноносый, конечно, не гриф, он трепло, но всё же…