Андрей Наугольный - Ещё поживём

Он ему не поверил тогда. Мало ли что, про кого угодно может быть, но не про Лёху… Это вряд ли… Тут Красноносый мог и приврать. Слишком много падали вокруг. Зажирел, вот и гонит порожняк… Поверил, не поверил… Любой бред реален… Не остановить, стоит только вникнуть. Да и судьба не дремала, дёргала за ниточки… В общем, встреча близилась. И значит, следовало лишь подождать немного… Чуть-чуть…

Звонка Горев не услышал. Что-то щёлкнуло внутри. Прислушался, затаив дыхание… Так и есть, какое-то движение за дверью… Вот и Лёха! Действительно — он… Небритый, грязный, кожаная куртка распахнута, замок вырван, под курткой выцветшая футболка… Воняет помойкой. А ведь было время — зеркальные двери лучших баров-ресторанов открывал ногой…

— Вот тебе и на… Шухеризада, — невозмутимо сказал Горев, будто и не расставались. — Классно выглядишь. Не на сенных барках ночевал, Мармеладов? (Намёк на Достоевского для Лехи, с которым понимали и ценили одно).

— Пустяки, — отвечает. — Я из другого романа. Пустишь?

— Входи, чего уж там. — Забыто, что они поссорились когда-то, тысячу лет назад… Родня по юности, если вспомнить одного певуна, никаких обид. Лёхе он мог простить всё… И тогда, и сейчас…

— Куртка Сашкина. Перебрали вчера, ночевал у одной свинюшки. — Он с огромным трудом снял один ботинок — носок, жемулька мазутная, на пятке — дыра… — Как в ментовку не загремел — за водкой три раза бегал — уму непостижимо… Как сам?

— Нормалёк. Второй-то ботинок снимай. Тапок не предлагаю. Где сейчас обитаешь? — спросил без интереса, и так всё понятно, но что-то ведь нужно было спросить. Не про погоду же…

— Грузчиком я на оптовом складе… Чудно… Пьём, песок с Сашкой воруем… Ты же знаешь Сашку! Матушку он свою напрочь упустил, она всем верховодит-то… Жаль, засекли его, теперь, наверно, настучат… Дятлы! Ну, да… плевать. Я дома уже неделю не был. Всё путешествую… Мух пока не ем, — он захрипел, заёрзал. — Дай воды, умираю!

Воды, воды… Они прошли на кухню, сели. Будто и не было всех этих безумных лет… Всё, как раньше, ледник отступил… Чайник, абажур-веселюнчик, разговоры… Славно. Тепло, свет… Давно было, а греет…

— Хм. Чай что-то не лезет. — Лёха возбуждённо завертелся на стуле. — Водки бы, а? Я бы выкушал стаканчик. С удовольствием.

…Надежда скрипела у него в горле, как ржавая пружина… Откуда это? Зачем?

— Денег нет. Одно удовольствие — долги, — сразу помрачнел Горев. Он боялся нищеты. Её бесстыжих, слезящихся глаз…

— Брать в долг только дрищи боятся! Ты кто, дрищ? Найди! — Лёха даже привстал от волнения.

— Уже побежал. Не судьба сегодня, понял? — Горев завёлся.

«Лучше уж от водки умереть, чем от скуки…» — идиотизм, бравада. Его поколение сгинуло в винных очередях… Всё так. Но как же всё-таки хочется напиться. Напиться и вырубиться! Навсегда.

— Нет? Ладно. Тогда — а ля трамфуль! — Лёха сник, задумчиво рассматривая крышу соседнего дома. — Жизнь вообще… Мне бы полежать, а?

Они ещё потоптались на кухне, поразглядывали друг друга… Утешительного мало, что ж… В комнате Лёха сразу бухнулся на диван, прикрыл глаза… Но спать он не мог, вчерашний хмель иерихонской трубой гудел в нём…

— Расскажи что-нибудь, а я послушаю, — проникновенно попросил он.

— Нечего рассказывать. Всё как у всех. (Не о рукописи же…) Монолит. Ничего не происходит, — процедил Горев и, словно споткнувшись, тихо спросил: — Как там Нина Витальевна?

— Мама умерла, — равнодушно ответил Лёха. — Год назад.

— Как? Отчего? — Горев растерялся.

Нина Витальевна, в прошлом ответственный партийный работник, никогда не жаловалась на здоровье. Представительная такая. Она жила в последнее время в Москве, и Горев разок заезжал к ней.

— Откуда я знаю? Не помню… Всё, кончено, — Лёха, казалось, задремал.

…Нищета, болезнь, старость… Мать Горева была тяжело больна, и он, до этого не ладивший с ней, старался не думать о прошлом, о будущем… Ведь он надежда и опора…

— А ты почему здесь? Ты же всегда хотел жить в Москве. Ах, да… Её брат… Так домик-то дяде перешёл? — он уже пожалел, что полез с вопросами.

— Дядя-сука! За этим и пришёл. Давай попишем его на пару, а? Я всё продумал. Или в коленках слаб? — внезапно оживился Лёха.

Горев вздрогнул, словно дверью ошибся… Неужели до такой степени изменился старый друг? Или не знал он старого друга…

— Ты с этим не шути. Грех, — еле выдавил из себя он.

— Какие там шутки! А в Бога я не верил никогда. Ясно? — Лёха был полон решимости идти до конца. — И потом: «это сладкое слово — свобода»… (не говорит — клише предъявляет).

— Без меня, — твёрдо выговорил Горев.

— Пожалеешь! Ладно, молчу… Провожай, — и Лёха, довольно бодро скатившись с дивана, убрёл в прихожую. Горев мрачно поплёлся за ним…

Они вышли на лестничную площадку. Гаршина бы сюда…

— Есть курить что? — Увидев «Приму», Лёха злобно скривился.

— Можно привыкнуть, — буркнул Горев, возненавидев всё на свете.

— Зачем? Привычка у меня уже есть! К «Парламенту», — надменно произнёс Лёха, как бы давая понять, что он не изменился. Обстоятельства — да, а он — нет! АО «Отдых» проводит день открытых дверей! — Так ты не передумал? Напрасно… Ну, прощай!

И он ушёл вниз по лестнице, что-то такое насвистывая… А Горев… А что Горев, он и сам не знал, почему он отказался, почему не выпил с другом детства, не влез в это дело, раз друг детства просил. Какая-то интоксикация. Казуистика дьявольская. То одна, то другая мысль одолевала его. Как же так? Почему это Леха решил, что он непременно должен был согласиться на эту авантюру, зачем припёрся к нему — столько лет не виделись?.. Значит, верил, помнил про Горева, падая в свои ямы. Нет, тут всё загадочно. Достоевского бы сюда. Муть, весна, дымящиеся потроха апреля… Всё рушится… И сама жизнь, как очень медленный поезд, мотается из тупика в тупик… Надо спешить. А куда, собственно, спешить? Времени-то в запасе, всё равно, уже нет.

В баре пахло плесенью, алкашной брехнёй и бесконечными разговорами за жизнь: «Ну и что ждёт тебя в будущем?» — «Дворцы и замки…» — «Всё шутишь, а между тем… безвестных гениев не бывает!» — «Дайте знать, я пришлю весточку». Тошниловка, тихая гавань для одиноких сердец…

— Чем занят-то сейчас, рохля? — спросил меня, неспешно доставая сигареты, Сан Саныч (он же Санёк, мой бывший приятель, ныне — из зажиревших). Без всяких задних и передних мыслей спросил, так, от скуки…

— Слоняюсь без дела, а что? — честно признался я, начиная слегка нервничать…

— Вот как… — он недовольно нахохлился и замолк…

А в баре ликовала жизнь, на её задворках всегда весело, без церемоний… Кто-то входил, выходил, кого-то уже выводили под радостные вопли соратников по борьбе, как обычно… Шалман, безумие, вроде бы, а на душе становится легче…